Васса. Рашель!
Рашель. Да?
Васса. Живи с нами. Фёдор умрёт, сама говоришь. Довольно тебе болтаться… странничать, прятаться! Живи с нами. Сына будешь воспитывать. Вот — девочки мои. Они тебя любят. Ты — сына любишь.
Рашель. Есть нечто неизмеримо более высокое, чем наши личные связи и привязанности.
Васса. Знаю. Дело есть, хозяйство. Но… вот что выходит: и взять можно, и положить есть куда, а — иной раз — не хочется брать.
Рашель. Это вы… не от себя говорите.
Васса. Как это — не от себя?
Рашель. Может быть, иногда, вы чувствуете усталость от хозяйства, но чувствовать бессмысленность, жестокость его вы — не можете, нет. Я вас знаю. Вы всё-таки рабыня. Умная, сильная — а рабыня. Червь, плесень, ржавчина портят вещи, вещи — портят вас.
Васса. Премудро. Но едва ли верно! Я тебе скажу, чего я хотела, вот при дочерях скажу. Хотела, чтоб губернатор за мной урыльники[10] выносил, чтобы поп служил молебны не угодникам святым, а вот мне, чёрной грешнице, злой моей душе.
Рашель. Это — от Достоевского и не идёт вам.
Наталья. Мать Достоевского не знает, она книг не читает.
Васса. От какого там Достоевского? От обиды это. От незаслуженной обиды… Вот — девчонки знают, я сегодня рассказывала им, как меня…
Прохор (две бутылки вина в руках). Вот оно! Нуте-ка, давайте, отнесёмся серьёзно. Вася, разреши угостить? Не пожалеешь. Редкая вещь…
Васса. Давай! Давай! Девчонки, садитесь к столу… Что, в самом деле? Сноха… явилась! Давай, Прохор. Кого ты избил?
Прохор. Квартиранта Мельникова по роже. Ещё кого-то… Ерунда! Заживёт!
Васса. А знаешь — Мельников-то в «Союз русского народа» вписался.
Прохор. Ну, так что? Важность какая! Я вот в телефонной книге вписан, а — не горжусь. Рюмки!
(Звонок телефона.)
Васса. Это меня. (У телефона.) Кто это? Да, я. Какой пароход? Почему? Идиоты! Кто это грузил? В Уфе? Терентьев? Рассчитать болвана! Моё присутствие — зачем? Арестовали всю баржу? А ещё что? Кроме кожи… О, дьяволы! Санитарная комиссия — там? Инспектор — тоже? Сейчас приеду. (Бросила трубку.) Ну, вы тут… подождите, смирно. У меня — скандал: арестовали баржу, идиот приказчик погрузил кожу без санитарного осмотра, без клейм. А на барже — ещё овчины, лыко, мочало. Поеду. (Ушла, взглянув на Рашель, поймав её взгляд.)
Прохор. Поехала речной полиции взятку давать. У нас речная полиция — разбойники. И сухопутная — тоже. Однако к чёрту всё это. Наливаю. Наталочка, — это будет получше твоего любимого. (Поёт на «шестый глас».)
Наливай, брат, наливай,
Всё до капли вы-пи-вай…
Занавес
Тотчас после ухода Железновой. Прохор курит сигару. Людмила увлечённо ест бисквиты, макая их в блюдце с вареньем. Наталья — рядом с Рашелью, в руке — рюмка. Рашель — задумчива.
Прохор. Вот так и живём, Рашель, — беспокойно живём. Полиция обижает. (Хохочет.)
Рашель. Вы — уже городской голова?
Прохор. В мечтах побывал на этом пункте, а потом сообразил — на кой чёрт мне нужна обуза сия? Поживу лучше вольным казаком…
Наталья. Неверно это! Казак вы — не вольный. И от выборов отказались из трусости.
Прохор. Ужас, до чего Наталья любит обижать меня. И вообще — всех… Молодая, а уже — ведьма. Очень похожа… Мм-да! Однако она верно сказала — я человек осмотрительный. После смерти капитана…
Наталья. После смерти отца пошли слухи, что он отравился… Даже что мы отравили его, чтобы не позориться на суде.
Людмила. Глупости какие!
Прохор (беспокойно). Вот именно — глупости! И дело-то это паскудное прекращено было прокурором…
Наталья. За недоказанностью обвинения… А дядя испугался слухов, подумал — не выберут его в головы.
Прохор. Довольно, Натка!
Наталья. А следовало идти против слухов, против людей…
Прохор. Она — всегда вот так, — против!
Рашель (гладя руку Наталье). Так и надо!
Наталья. Рашель, если обвинение не доказано, это ведь ещё не значит, что обвиняемый не виноват?
Рашель. Да, не значит.
Людмила. Разве так — против всех надо, Рашель? Разве нельзя жить…
Наталья. Дурой, как Людмила Железнова.
Людмила. Напрасно ругаешь, ведь я не рассержусь! Ой, Рашель, я как не люблю всё это… злость и всякое такое…
Наталья. Она бисквиты с вареньем любит!
Людмила. А тебе завидно, что люблю? Ты злишься потому, что у тебя аппетита нет. Ела бы побольше, так не сердилась бы!
Прохор (поет). «Я не сержусь, хоть больно ноет грудь». Кроме бисквитов и всяких сладостей, Людмилка обожает что-нибудь военное и чтобы — с перьями, как у индейцев.
Людмила. И вовсе это неправда.
Прохор. Вот что, — давайте-ка пошлём к чёртовой матери всё это: семейность, прошлое и — всё вообще. Сочиним маленький кавардак, покуда хозяйки нет! Я тебе, Рахиль, плясуна покажу, эх ты! Ахнешь! Ну-ка, Люда, зови Пятёркина…
Людмила. Вот это хорошо!
Прохор. С гитарой! (К Рашели.) Когда к сыну поедешь?
Рашель. Он далеко?
Прохор. Двадцать три версты, двадцать пять. Утешный человечек. Здоровьишко слабое, а — хорош!
Рашель. Бабушка не хочет отдавать его мне.
Прохор. Это она — правильно! Тебе сын — ни к чему, при твоей беглой жизни.
Рашель. А ты как думаешь, Ната?
Наталья. Требуй, чтоб отдала. Не будет отдавать — выкради!
Прохор. Ого!
Наталья. Да, да — выкради, увези, спрячь. Ты — видишь, какие мы все! Ты же видишь…
Рашель. Выкрасть… Увезти. Это я не могу сделать.
Наталья. Почему?
Рашель. У меня есть другое дело, более серьёзное.
Наталья. Серьёзнее сына? Да? Зачем же ты родила, если у тебя есть дело серьёзнее? Зачем?
Рашель. Да, это моя ошибка!
Наталья. А — какое дело? То, о котором ты говорила… два года тому назад. Я — помню… Очень помню.
Рашель. Но — не веришь?
Наталья. Не верю.
Рашель. Это потому, что не понимаешь. А для меня — нет жизни вне этого дела. И пусть я потеряю… никогда не увижу Колю…
Прохор. Постой! Выкрасть — это дело! Это, Раха, замечательно! Ух, сестре — вилка в бок! Рашель, действуй! Мы с Наткой поможем тебе, честное слово. У меня есть Пятёркин — он всё может!
Рашель. Перестаньте!
Прохор. Алёшка Пятёркин? Да он — архиерея украдёт, не то что мальчика!
Рашель. Играть моим сыном…
Прохор. Вот он, Пятёркин, храбрый воин — в обозе служил! Лёшка, «птичку божию» делаем! Для заграницы, для Европы — понял? Чтобы — безупречно!
(Прохор берёт из рук Пятёркина гитару, пробует строй. Людмила принесла бубен и балалайку, бубен дала сестре.)
Прохор. Девицы, с тихой грустью! Особенно — бубен! Он гудит, а не бухает…
Людмила. Знаем.
Прохор. Начали. (Запевает, как всегда, на «шестый глас», Людмила, Пятёркин — вторят.)
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда.
Птичка жить нам не мешает
Никак и никогда!
Долгу ночь на ветке дремлет
Солнце красное взойдёт —
Птичка гласу бога внемлет,
Встрепенётся и поёт:
— Барыня, барыня!
Сударыня барыня!
Ты скажи нам, барыня,
Чего тебе надобно?
Лёшка! Дёргай! Делай! Зверски делай! Дико! И — эх ты-и!
Шла барыня из Ростова
Поглядеть на Льва Толстого,
А барыня из Орла —
Неизвестно куда шла!
Барыня…
(Пятёркин пляшет «Барыню» отлично и смешно. Людмила поёт увлечённо. Прохор — в восторге. Наталья механически бьёт в бубен и смотрит на Рашель. Рашель сидит, как во сне.)
У барыни есть дела,
За границу ездила.
В славном городе Париже
Ей француз попался рыжий.
Барыня…
Наталья. Довольно!
Прохор. Почему?
Наталья. Не хочу.
Людмила. Фу, какая капризная!
(Рашель встала, отошла прочь; Наталья не спеша — за ней; остановились у окна.)
Наталья. Ну что?
