в населенном пункте. И тогда, понял Белый, его никто и никогда не найдет. Он сел на дно ящика и уткнулся лбом в колени. Через бесконечно длинную минуту отчаяния Белый поднял голову, и по его правой щеке тихонько скользнула струя тепловатого, однако явно внешнего воздуха.
Осторожно, стараясь не менять положения головы в пространстве, Белый примерился к направлению воздуха, провел умозрительную прямую и начал ощупывать стенку там, где должен был находиться источник. Мизинец первым наткнулся на неправильной формы отверстие в гробу. Приучив кончики пальцев к чуткости, Белый ощупал находку и выяснил, что отверстие состоит как бы из двух частей: сверху – окружность диаметром чуть больше карандаша, снизу прямоугольник, узкий и длинный. «Замочная скважина», – осенило Белого.
– Эй!!!! – крикнул он, приникнув ртом к скважине, – Есть тут кто-нибудь?!
Никого не было.
* * *
– Ну хорошо, – сказал Владыч, – вот вы говорите, чуда. И тут же уточняете, какого именно: «какая разница». Вы хотя бы сферу определите, а то подкинут вам ангелы какой-нибудь фигни в карман, и всё, комплит мишн. Они ж ленивые.
Владыч сказал это лишь для того, чтобы отвоевать хотя бы часть пространства у наглой паузы.
– А как я могу уточнить, если на любое практически согласна и вообще сама не знаю, что захотеть? И что вы так прицепились к слову-то? Просто противно, что каждый день всё одинаковое, я это имела в виду.
– Анна, всё равно непонятно, вы в качестве разнообразия любви хотите или путешествий? – спросил Жмых, постаравшийся как следует подковать голос.
– Можно еще бухать начать, – вставил реплику Соник, – но я бы не советовал, оно потом тоже одинаково будет.
Анна проигнорировала вопрос Жмыха.
– Бухать нет, – сказала она, – просто приключения хоть какого-нибудь. Разнообразия. Понимаете?
В этот момент дверь в кафе распахнулась и на порог ввалился Том. Он был не слишком глубоко пьян, но выглядел так, как будто пробежал марафон.
– Анна, – сказал он и лег на спину, тяжело дыша, – Анна, где ваш топор.
Жмых метнулся за полотенцем, намочил его под краном в туалете и, вернувшись в зал, наклонился над Томом.
– Том, дышите вот так: вдох – выдох, вдох – выдох.
– Голову не мочите ему, а то спазм еще, – встревоженно сказала Анна, – подкладывая под голову Тома подушку с кресла.
Соник взял у Жмыха полотенце и принялся обмахивать им Тома. Владыч принес стакан с водой и пытался напоить неспортивного негра, и тот даже сделал несколько глотков.
– Кажется, Том стал свидетелем чуда, – сказал Жмых, – что случилось, Том?
– Надо идти, – ответил Том, – с топором к Анне.
– Понятно, – сказал Соник, – а зачем?
– Не знаю, – ответил Том.
– Да что случилось-то?! Том! – Анна действительно вытащила из-под стойки топор отца и теперь не понимала, что с ним делать.
– Да не знаю я, я не заходил! Мимо шел. Собаки твои орут на всю улицу. Хули они орут? Никого нет.
– Так ты же шел там мимо, – сказал Владыч, – на тебя и орали.
– Меня там еще не было, – сказал Том, – они до этого.
– Поехали, – сказал Жмых, – на месте разберемся.
– Я тоже поеду, – сказал Том, – поднимите меня.
Когда рассаживались по машинам Жмыха и Владыча, к кафе подъехал Захаров.
– Эй, а вы куда все? – удивился он.
– Поехали, – махнул ему Том, – некогда разговаривать.
И кавалькада из трех автомобилей устремилась по улицам Южнорусского Овчарова – сперва по центральной асфальтированной дороге, затем по накатанной грунтовке, а потом, максимально сокращая путь, по горбатому бездорожью, что в ненастную погоду превращается в сплошное непреодолимое препятствие. Но в этот августовский вечер стояла сухая и ясная погода, сулящая на завтра штормовой ветер, да и тот без дождя.
* * *
Белый то орал в замочную скважину, то вставал во весь рост и колотил кулаками в деревянные стены своего вертикального гроба, то в отчаянии снова опускался на его пол, подтягивал колени к самому лицу и вдыхал струйку воздуха, что просачивалась внутрь едва уловимо – Белый больше всего боялся, что микроскопический поток истончится до полного исчезновения, и тогда он задохнется и погибнет. Телефон, отправляясь в Иерусалим, Белый с собой не брал никогда: ямы и канавы, сквозь которые приходилось проникать в любимый город и возвращаться обратно, в половине случаев бывали мокры и не слишком чисты, а в Храме Гроба у Белого был припрятан местный пелефон. Теперь, когда Белый оказался в ловушке неясного генеза, он больше всего жалел о том, что снова оставил пелефон в Иерусалиме, а мог бы и забыть выложить его из кармана. Но нет, не забыл. И оказался в гробу без связи.
Сколько времени он уже провел взаперти, Белый не знал. Он понимал, что знание о времени в его случае не привнесло бы в ситуацию ничего ценного – кроме разве того, что часы были бы встроены в телефон, а телефон оказался в зоне приема каких-нибудь мобильных сетей. Отчаянье уже несколько раз успело взять Белого в плен, но он каждый раз сбегал из него, придумав уважительную причину вроде «пора колотить кулаками в стены», или «пора поорать», или «надо подышать из скважины», или – «давай ты спокойно подумаешь, что это может быть».
Только спустя несколько переходов от отчаянья до деятельности и обратно – Белый вдруг понял, что вертикальный его гроб никакой не гроб, а шкаф – обычный платяной шкаф старого, очевидно, фасона: крепкий, изготовленный из древесного массива, с ювелирно подогнанными и притертыми стыками, со следами – Белый поискал выше головы и нашел их – креплений для перекладины, на которую обычно вешают вешалки с платьями или костюмами.
Белый в сотый раз ударил плечом в дверцу, но она не шелохнулась.
– Это просто пошло, – сказал Белый вслух, – в конце концов, это очень пошло. Когда вы открываете шкаф, а там сидит писатель, это пошло.
Белый помолчал и добавил:
– Хоть бы вы не пришли.
* * *
Кавалькада остановилась у забора Анны и перегородила всю узкую дорогу целиком, но об этом никто не думал. Во дворе у Анны лаяли собаки, и лай этот уже не был ни угрожающим, ни предупреждающим – он был хриплым, досадливым, и даже со слезой в голосе. Анна, сжимая отцовский топор, бросилась во двор первой и еще успела заметить, что две южнорусские овчарки лаяли на дом соседа, встав передними лапами на штакетник. В следующий момент южаки увидали Анну, плюнули на свое предыдущее занятие и подбежали к хозяйке, радуясь и веселясь. Анна переложила топор в левую руку, правой погладила собак и вышла обратно на улицу – к завсегдатаям своего кафе, которые выстроились вдоль забора, не решившись войти вместе с ней во двор с собаками.
– Что-то у Макса стряслось, – сказал Анна, – у соседа.
Не размышляя ни единой секунды, все шестеро ввалились в соседский двор и остановились возле входной двери, закрытой снаружи на лезвие ножа. Всеобщая мимолетная нерешительность испарилась в тот момент,
