Затем — Шахла. Бабушка Шекиба. Абдулла. Когда я проходила мимо, они провожали меня взглядом и качали головой. Я заглядывала в лицо каждому из них. Все они были печальны.
— Почему вы не поможете мне? — закричала я. — Пожалуйста, сделайте что-нибудь! Мама-джан! Тетя Шаима! Бабушка! Шахла! Прости меня, Шахла!
— Такова воля Аллаха. Это насиб, Рахима! — кричали они в ответ.
Абдул Халик был умным человеком, умным и хорошо вооруженным. Он точно знал, за какие ниточки следует дергать. Отец ни за что на свете не отказался бы от таких огромных денег и выбрал бы опиум, даже если бы ему нечего было есть. Да и вообще, какой прок от дочерей?
Мы были еще очень юными, но уже не детьми. Шахле исполнилось пятнадцать, Парвин — четырнадцать, мне — тринадцать. Мы были едва распустившимися бутонами, и настало время передать нас в другие руки. Точно так же, как в свое время передавали нашу прапрапрабабушку Шекибу.
Шахла все еще злилась и не разговаривала со мной. Я пыталась заговорить первой, но она не желала даже смотреть в мою сторону.
— Зачем ты разозлила отца? — всхлипнула сестра. — Я не хочу замуж! И Парвин не хочет. У нас все было хорошо. Оставь меня в покое. Иди к своему Абдулле!
Я была потрясена. А ведь Шахла права. Я делала то, что нравилось мне, не думая ни о ком, кроме себя. Мне хотелось играть с мальчишками в футбол, ходить в школу и возиться в пыли с Абдуллой. И все, что с нами случилось, — моя вина.
— Прости меня, Шахла, прости! Правда, я не думала, что так получится.
Шахла вытерла кулаком бегущие по щекам слезы и высморкалась.
Парвин молча наблюдала за нами, устроившись со своим альбомом для рисования на кровати.
— Птички разлетаются. Одна за другой. Птички разлетаются, — вдруг тихо произнесла она.
Я посмотрела на сестру. Парвин сидела, подогнув под себя одну ногу и вытянув вперед другую.
«Каково ей придется? — подумала я. — И как ее муж будет обращаться с хромой женой?»
Перехватив взгляд Шахлы, я поняла, что она думает о том же.
Шахла во всем винила меня. Если бы не моя выходка в тот злополучный день, нас не продали бы семье Абдула Халика.
Я задумалась: одна небольшая случайность сыграла роковую роль в нашей жизни, став первым звеном в цепочке событий. Если бы я не позволила Абдулле — веселому, сильному, красивому Абдулле — повалить меня на землю в шутливом сражении прямо посреди улицы, где мы и попались на глаза маме-джан, мы с ней не поссорились бы. Я не убежала бы из дома, а пообедала бы вместе с семьей и не наябедничала бы папе-джан, что меня лишили еды. Они не поругались бы с мамой-джан, и отец не помчался бы к Абдулу Халику жаловаться, что у него полон дом дочерей, которых он не в силах прокормить и которых надо срочно сбыть с рук. Я бы и сейчас оставалась бача-пош, вместе с мальчишками сидела на уроках в школе, строила смешные рожи за спиной учителя, а после занятий носилась с друзьями по улицам. А дома папа-джан, как и прежде, называл бы меня сыном и ерошил бы мне волосы на голове всякий раз, когда я прохожу мимо.
Но ведь все, что произошло с нами, это насиб — судьба.
«Все в руке Аллаха, моя девочка. У Бога есть план для тебя. Все, что предписано тебе судьбой, все сбудется».
Я снова задумалась: а не хотел ли Аллах, чтобы мы сами выбрали свой насиб?
Мама-джан нехотя приготовила три корзинки сладостей для ширин-хури. Отец, стоя здесь же, на кухне, зорко следил за тем, как она покрывает куском легкого тюля конусообразное сооружение из конфет, купленных в лавке Баракзая-ага на деньги, которые он получил от Абдула Халика. Мама-джан отрезала лоскуты ткани от своего лучшего платья и, как оборками, украсила ими края каждой из корзин — три квадратных лоскута, расшитых серебряной нитью, для трех больших корзин. Это был наш дисмол. Отец удовлетворенно кивнул. Мама-джан старалась не встречаться с ним глазами. Я смотрела на родителей и думала: неужели такими будут и наши отношения с мужем? Или они станут такими, как отношения дяди Джамала и тети Рогул? Дядя Джамал никогда не повышал на жену голос, а тетя Рогул улыбалась и смеялась гораздо чаще остальных женщин, живущих в нашем доме. Почему?
Мне и раньше не раз приходила в голову эта мысль: почему брат отца и его жена так не похожи на других членов нашей семьи?
Папа-джан, казалось, вообще не замечал, что происходит вокруг. Он даже не обратил внимания, что мама-джан перебралась из их спальни в нашу с сестрами комнату. Отец целыми днями пересчитывал купюры, то доставая их из черного пластикового пакета, то складывая обратно, и курил опиум как минимум два раза в день.
Папа-джан заключил удачную сделку и наслаждался ее результатами.
— Раиса, я принес курицу! Приготовь ее и пошли часть моей матери, да смотри, чтобы мясо было мягким. Если оно окажется недожаренным, как в прошлый раз, завтра сама останешься без обеда.
С тех пор как в нашем доме побывали сваты, мама-джан едва притрагивалась к еде. Вся она будто окаменела, а взгляд сделался неподвижным и мрачным. Однако идти на конфликт с отцом мама-джан не решалась, боясь разозлить его и потерять еще и младшую дочь — нашей Рохиле едва исполнилось одиннадцать.
Тем временем за оставшиеся до свадьбы две недели маме-джан предстояло вернуть меня к тому облику, который она сама же когда-то и изменила.
— Ты — Рахима, — сказала мама-джан. — Ты девушка и отныне должна вести себя соответствующим образом. Поняла? Следи за своей походкой, за тем, как сидишь, не смотри мужчинам в глаза, старайся говорить негромко.
Мне показалось, что мама-джан хотела добавить что-то еще, но голос ее дрогнул, и она замолчала.
Отец теперь смотрел на меня, словно перед ним был совершенно другой человек. Я больше не была его сыном, я стала неким существом, которое он предпочитал не замечать. Да и зачем? Скоро я и вовсе уйду из его дома.
Я же вилась вокруг Шахлы, всячески пытаясь задобрить ее. Я приносила еду, помогала с работой по дому. Шахла с непроницаемым лицом слушала мои бесконечные извинения и молчала. Однако сердце у нее было доброе, сестра не умела долго сердиться, и мы помирились.
— Возможно, мы сможем видеть друг друга, — вздохнула она. — Я
