чувствуя, что слабею и теряю нить разговора.
– Не желаете ли чаю? – она тщательно выговаривала каждое слово, будто престарелая аристократка.
– Нет, спасибо.
Она ушла в кухню.
– А я себе налью освежающей колы. Совершенно пересохло в горле…
Я слышал, как она наливает вроде бы два стакана, с небольшой паузой, но вернулась она только с одним.
– Дальше, – сказала она, закрыла глаза и сделала большой глоток.
Я посмотрел на нее и на миг растерялся. Голое плечо, распущенные волосы, пьяная улыбка. Все это – оружие невидимого врага, чтобы я забыл, зачем пришел. (Брайони, никогда не путай любовь с желанием. Есть порывы плоти, а есть порывы сердца, и спутать их – все равно, что принять мартышку за орла.)
Я закрыл глаза и сосредоточился.
– Денни был с моим сыном, Рубеном, в тот вечер, когда он погиб.
– То, что случилось – это ужасно, – сказала она своим настоящим голосом.
– Он вам рассказывал?
– Нет, – ответ меня не удивил. Он даже подтвердил мои худшие опасения. Смерть твоего брата ничего не значила для Денни. – К нему приходили из полиции.
Я кивнул и поймал себя на том, что разглядываю крохотную родинку на ее обнаженном плече.
– Ваш сын и моя дочь довольно много общаются. Вы знали об этом?
Она нервно рассмеялась.
– Бедняжка.
– Что вы имеете…
Я снова взглянул на каминную полку. На коричневые правительственные конверты. Прочел ее имя. Лорейн Харт. Вспомнил надпись «Деннис “Молотобой” Харт».
Харт. Харт. Харт.
А потом понял.
Я снова посмотрел на фото пары в другом интерьере. На фото была она. Моложе, счастливее, трезвее, но точно она. Однако меня интересовало лицо мужчины. Усы. Теплая лживая улыбка. Глаза.
– Где его отец? – спросил я.
Она снова рассмеялась. Тяжелый, пьяный смех. Смех, прячущий настоящие эмоции.
– Далеко.
– Далеко?
– В Рэнби.
Словно пощечина.
– В тюрьме Рэнби?
Она бессовестно кивнула. Все хуже и хуже. Я сидел там, и мне казалось, что я падаю. Самым натуральным образом лечу в бездну.
Мой желудок сжался. В груди забилась паника.
– Эндрю Харт.
Я прошептал это вслух, я увидел это имя так, как видел его тогда, в газетных заголовках. И эти глаза, которые я знал лучше, чем его лицо, глядевшее на меня с фотографии. Имя кружило вокруг меня. Мне нужно было выйти, мне нужно было убраться из этого злого домишки.
– Вы были там, правда? – спросил я ее. – В суде?
Затуманенный водкой взгляд ничего не выражал.
– Вы, жалкая женщина! – закричал я и ощутил короткую, но острую вспышку головной боли. – Вы были там. В суде.
Ее улыбка погасла.
– Ты кто такой? Эй, не смей так со мной разговаривать, ты, псих! Пшел с моего… дома!
Я встал и медленно произнес:
– Велите своему сыну держаться подальше от моей дочери. Велите ему не приближаться к ней. Велите ему…
На меня опускалась тьма. Я снова терял контроль над собой, и еще оно воспоминание Рубена вспыхнуло в моем сознании.
Я входил с Денни в его дом. Стоило перешагнуть порог, и я учуял запах рвоты.
– Мам? – позвал Денни.
Мы положили рюкзаки и прошли в гостиную.
– Мам!
Из кухни слышались звуки радио.
– Мам!
Она валялась на диване, словно кто-то ее просто швырнул. Денни потряс ее.
– Мам, просыпайся, просыпайся.
Он заглянул в пакет, из которого шел сладковатый смрад. На ковре тоже было пятно – она не попала в пакет. Две пустых бутылки из-под водки валялись под джинсовой курткой.
– Мам, проснись!
Ее зрачки задвигались под веками, словно вылупляющиеся существа.
Сперва ничего не происходило, только звучало радио.
Остановившись в пути от Луны к Нью-Йорку,
Вот что сделай ты,
Вот что сделай ты:
Полюби [8].
Потом она рассмеялась с закрытыми глазами, а Денни повернулся ко мне, к Рубену, и сказал: «Извини».
– Велите ему… – я не мог закончить фразу. – Отстань, – прошептал я. – Рубен, уйди.
Мать Денни смотрела на меня расширившимися трезвеющими глазами. Я развернулся и вышел. Хулиганье пинало мяч возле моей машины, я прогнал их и, игнорируя крики и неприличные жесты, уехал прочь.
Я уже был на полпути к больнице, как увидел его, бегущего в сторону дома. Я как раз включил фары, и вот он, сияет, как видение, машет сверкающими от пота конечностями, поднимаясь в гору. Я выехал на тротуар и перегородил ему дорогу.
– Стой, – сказал я, открывая окно. – Надо поговорить. О Брайони.
Он повиновался, упер ладони в бедра и отдышался.
– Что? – сказал он. – Чего вы хотите?
Нужно было говорить быстро и по сути, чтобы не вмешался Рубен. Я все еще чувствовал его, бегающего по зараженному дому моего сознания, ищущего способы погасить свет.
У меня появился новый план. План, рожденный внезапным отчаянным озарением.
– Я дам тебе три тысячи фунтов, – сказал я Денни. – Три тысячи фунтов, чтобы ты оставил ее в покое.
Он смотрел на меня растерянным взглядом.
– Что?
Я повторил, чувствуя, как в голове начинается покалывание.
– Три. Тысячи. Фунтов. И ты больше никогда ее не увидишь. Я могу отдать тебе деньги хоть завтра.
Он провел рукой по влажным черным волосам.
– Вы серьезно?
– Да, – ответил я, – я серьезно. Я был серьезен, как бетонная плита, на которой он стоял. Я бы заплатил и вдвое больше. Я бы продал весь магазин вместе с товаром. Я бы продал собственные почки, лишь бы он оставил тебя в покое.
– Вы же не понимаете, да? – сказал он, с недоверием качая головой.
– Чего не понимаю?
– Я люблю ее. Люблю ее больше всего на свете.
Рубен уходил. Не было ни боли, ни покалывания в затылке. Наступила ясность. Моя ярость была чистой. Моей собственной.
– Я все о тебе знаю, Денни Харт. Я знаю все о твоем отце. Я знаю о несчастной девочке, жизнь которой ты разрушил. Я знаю всю эту дрянь. Я требую, чтобы ты держался подальше от Брайони. Чтобы ты взял деньги и убрался.
Он все еще качал головой и повторял свои страшные слова.
– Я люблю ее, а она любит меня, вам ясно?
Мимо прошла женщина в непромокаемой куртке, ее тащил за собой игривый спрингер-спаниель. «Нет, Барни, фу!» – сказала она, когда пес потянулся носом к соленой коже Денни.
– Ты не любишь ее, – сказал я, когда собачница ушла. – Ты понятия не имеешь, что такое любовь. Любовь – это благословение ума, а не влечение плоти. Сколько тебе лет?
– Пятнадцать.
– Именно. Пятнадцать. Через месяц ты забудешь и думать о ней. Справишься. Она впечатлительная девочка. Она потеряла брата, и ищет, чем… кем заполнить эту пустоту. Ты просто попался ей на пути и занял какое-то место. Но она переживет, даже если не переживешь ты. Она скоро бросит тебя. Так что лучше соглашайся на мое предложение.
Он нахмурился, сморщив брови, нос, рот, словно собирал войска в одной точке. Я вдруг подумал, что сейчас он вытащит меня из машины через окно и изобьет.
– Рубен был прав насчет вас, – сказал он.
– Что? – спросил я. – Что ты сказал? Как ты смеешь втягивать в это Рубена? Если бы не ты, Рубен был бы сейчас жив, а ты ползал бы по канавам Британии и искал шест, достаточно длинный, чтобы Брайони могла тебя им коснуться. Ты разрушил его жизнь, и я не позволю
