— Куда же я-то могу уйти? — медленно, как бы в бреду, шептали ее побелевшие губы, и голос становился глухим и удушливым, точно кто сдавливал ей горло. — Ну куда мне уйти… некуда… некуда!.. Разве с головой в воду… Освобожу его!.. Полетит на все четыре стороны… Крылья будут развязаны!.. То-то проклятая змея подколодная будет рада!.. О-о, из своих рук задушила бы ее, разлучницу!.. Грех-то какой, грех!..
По спине несчастной пробегал холод, голова тяжелела, руки и ноги цепенели. Вместо мыслей в голове вставали страшные картины, страшные образы.
В одну из таких мрачных минут в комнату Поли, сидевшей за шитьем, вошел Прокофий. Он не был пьян, но выражение его морщинистого лица было крайне сурово.
— А я к тебе, дочка, — сказал он, подсаживаясь к дочери. — Ты видела сегодня Егора Александровича?
— Как же не видать-то, — ответила она отрывисто. — А вам что?
— А то, что… Что он говорил-то тебе?
— Мало ли что! Всего не перескажешь!.. Да вам-то, спрашиваю, что?
— А то, что встретил я сейчас Агафью Прохоровну… Подлая, право, подлая!.. Разлетелась ко мне с поздравлениями… «Марья Николаевна, говорит, своему жениху отказала, за Егора Александровича выходит. Вам, говорит, радость, тоже зятьком приходится вам Егор Александрович». Тьфу, окаянная! Этакие слова на старости лет приходится слушать!..
Поля побелела, как полотно, поднялась с места и, зашатавшись, ухватилась за стол. Но, собравшись с силами, она все же заметила дрожащим голосом:
— Охота вам было говорить с нею!.. И ко мне-то зти вести зачем приносите?.. Тварь она поганая, и больше ничего!.. Ни на ком Егор Александрович не женится…
— Ой, не хвались! — проговорил Прокофий, стуча рукой по столу. — Еще насмотримся мы горя… Загубила ты себя, да и меня с собою… Вон в гробу одной ногой стою, а угла, может, скоро не будет, куда бы седую голову приклонить… Говорили, чтобы замуж шла… всем бы хорошо было…
Поля молчала, точно Прокофий говорил не о ней. У нее в голове снова вихрем проносились тяжелые думы, цепляясь одна за другую. Разобраться в них у нее не было ни сил, ни уменья.
Она с лихорадочным нетерпением стала ждать Егора Александровича, чтобы расспросить его обо всем! Он, как назло, вернулся в этот день с охоты только вечером, к чаю. Поля заметила, что он сильно устал, но, тем не менее, не выдержала и спросила его за чаем:
— Правда это, Егор Александрович, что Марья Николаевна своему жениху отказала?
Она произнесла эту фразу насколько могла спокойно.
— Да, — ответил он рассеянно.
— Верно, другого нашла? — сказала Поля, бледнея.
— Нет, просто не любит она Томилова.
— Не любит, а столько времени хороводилась с ним!
— Глупости ты говоришь… О том, Поля, чего не понимаешь, лучше не говори… Марья Николаевна…
— Ну, где уж мне понять, — страстно перебила его Поля с необычайною для нее резкостью. — Я простая девушка, не барышня! Мы не умеем за десятью бегать, если одного любим…
Егор Александрович поднял на нее удивленные глаза. Он только теперь подметил ее волненье.
— Чего ты горячишься? — спросил он спокойно. — Ты вот, простая девушка, хочешь очернить ее, сама не зная за что, а она, барышня, христом богом просила меня, чтобы я познакомил ее с тобою, чтобы она могла подружиться с тобою.
Поля вспылила еще более и опять загорячилась:
— Не нуждаюсь я в их дружбе! Этакие-то друзья обнимать станут — задушат!..
— Это кто же тебе сказал? Не Марфуша ли сказала про Марью Николаевну? — спросил Егор Александрович, укоризненно качая головой. — Ты ведь Марфушу знаешь, говорила с ней…
И грустным тоном он добавил:
— Видишь ли что, Поля: про нее, кроме доброго, никто из окружающих ее, из близких к ней ничего не скажет. За что же ты ее бранишь? Ведь уж не такая же ты сама безгрешная да добрая, чтобы всех других судить…
Поля смотрела на него уже с испугом. У нее сжалось сердце. Он мягко и осторожно продолжал:
— Ты, голубка, все о себе только думаешь, надо и о других подумать. Может быть, другим тоже не сладко живется. Сквозь золото тоже слезы льются.
— Вы ее любите? — совершенно неожиданно спросила Поля упавшим голосом.
— Да, она добрый и хороший человек. За что же мне ее не любить? — сказал Егор Александрович и с улыбкой прибавил: — Ведь это только ты, не зная ее, бранишь ее… Ревнива ты, Поля. Я этого и не знал. Так нельзя, милая… Ведь не могу же я без людей жить…
— А я? Мне никого, никого, кроме вас, не нужно! — воскликнула Поля.
— К несчастью, покуда тебе приходится так жить, — ответил он. — Но всегда так жить нельзя. Вот почему я и стараюсь, чтобы ты подучилась, развилась…
Она поднялась с места.
— Не надо… ничего мне не надо! — сухо сказала она. — Не барышня я…
Он вздохнул. Ему начинали надоедать эти разговоры. Десятки раз пробовал он объяснить Поле, что ученье и развитие только скрепят их союз. Она никак не могла понять почему. Ему наскучило возвращаться к этому вопросу, к одному и тому же вопросу, к одним и тем же объяснениям. Это была какая-то работа белки в колесе, приводившая в отчаянье своей бесполезностью, своей безуспешностью. Допив стакан чаю, он встал, поцеловал Полю в лоб и прошел в свою спальню. Молодая девушка осталась у стола, точно окаменев. В ее мозгу была только одна мысль: «Не меня, ее любит!» Потом, вдруг опомнившись, она спохватилась, что она все-таки не спросила его о главном: не женится ли он на Марье Николаевне? Да что же и спрашивать? Если любит, так и спрашивать нечего. Женитьба что? — Любовь главное!..
Поля опустилась на стул, закрыла лицо руками и зарыдала.
На следующий день Прокофий снова забрел под вечер к дочери и рассказал ей, что Агафью Прохоровну чуть не побил Егор Александрович за то, что она его поздравила, как жениха Марьи Николаевны.
— Что вы душу-то мою выматываете, — воскликнула Поля. — Сердце-то мое по частичкам разорвать хотите! И так я исстрадалась!.. Местечка во мне живого нет!.. Хотите, чтобы руки на себя наложила, что ли?.. Ну, хорошо, хорошо, порадуетесь еще!.. Ведь у меня исхода нет, просвета нет впереди!..
Прокофий испугался.
— Что ты, обезумела, что ли? — проговорил он, махая рукой. — Не к тому я… А надо же тебе знать… Если он ее, Агафью-то, поколотить хотел за Протасиху, значит недаром. Так-то с чего бы? Мало ли псы брешут… Ах, дочка, дочка, много ты горя нам принесла…
Поля заплакала, ничего не отвечая отцу. Он подошел к ней и мягко заговорил:
— Ты не убивайся… Может, он и не любит ее, а только дела поправить хочет… Тоже невеста выгодная… Ну, женится, тогда и нам легче будет, обеспечит по крайности…
— Ничего мне не надо, ничего! — крикнула Поля, отстраняясь от отца. — Не за деньги люблю! Слышите! Вы за деньги душу продавали! Я не такая! Все погибайте, все по миру идите, если он разлюбил! Никого не жаль, себя не жаль, если разлюбил!..
Она походила на сумасшедшую. Ее глаза горели сухим, лихорадочным блеском, на щеках проступили красные пятна.
— Идите, идите! — сурово продолжала она выкрикивать. — На грех вы все меня толкаете, на смертный грех!.. И бог вас накажет, если я… Господи, видишь ты, не вольна я в себе! — воскликнула она, обращая безумные глаза к образу.
Прокофий испугался не на шутку.
— Полно, полно! — заговорил он. — Ну, перемелется… Вот водички выпей…
Он дрожащими руками торопливо налил в стакан воды и подал Поле. Она бессознательно выпила воду и почувствовала озноб. Не прошло и получаса, как ей стало хуже. Ее била лихорадка. Ее силы настолько ослабели, что ей пришлось лечь. Егор Александрович, услыхав, что Поля захворала, поспешил за доктором…
Дней пять молодая девушка не вставала с постели. Ее физические силы были надломлены, но несколько дней, проведенных в постели, успокоили немного ее нервы. Заботливость Егора Александровича если не пробудила в ней луча надежды на его любовь, то согрела ее, смягчила ее сердце.
— Господи, какой вы добрый! — шептала она, целуя его руки с какой-то покорной благодарностью. — Душу готовы мне отдать, а я…
— Да ты не волнуйся, Поля, — уговаривал он ее, ласково улыбаясь. — А то я сердиться буду… Доктор говорит, что в твоем положении главное — спокойствие…
— А вы испугались, когда я заболела?
— Еще бы!
— Думали, умру?
— Ну, этого-то не думал… Ты ведь по натуре здоровый человек…
— А если бы умерла?
— Полно глупости придумывать!
— Нет, отчего же!.. Вот я умерла бы, женились бы вы…
Он покачал с упреком головой.
— Зачем ты сама причиняешь себе лишние тревоги, лишнее горе? — сказал он серьезным тоном.
Она промолчала. Потом осторожно заметила:
— А что же Марья Николаевна, кажется, и ходить к нам перестала?
— Неудобно ей ходить теперь ко мне, после того, как она отказала Томилову.
