сегодня… Надо отдохнуть… Я, пожалуй, сейчас лягу, что-то спать хочется, — несвязно промямлил он заплетающимся языком.
— Лена молча и недоуменно смотрела на него, надевая на голову свою шапку. Потом, немного успокоившись, произнесла:
— Нашёл, тоже, время!
Ропотов быстро лёг в чём был, на край Сашиной кровати, накрылся с головой покрывалом и отвернулся в сторону прохода, стараясь ни в коем случае — даже под покрывалом, даже с закрытыми глазами — не смотреть на Лену.
Ему было ужасно стыдно за себя перед ней. Эх, знала бы ещё она, что именно его так возбудило.
«Ужас! Бред какой-то… Боже, как стыдно», — вертелось у него в голове.
С другой стороны (он успокаивал себя), у него была нормальная для мужчины эрекция. И это хорошо, что даже в такой экстремальной ситуации, в состоянии голода, в холоде она у него случилась. Да, грязь кругом, да, вонь, и Лена, как и он сам, давно не мылась, духами не пользовалась, ажурного белья с колготками не надевала. Но ведь и свиньи в хлеву, и куры в курятнике, и кролики в клетке — ничего же, привыкают к грязи и вони, и трахают друг друга, только дай им волю. А чем хуже человек? Такое же животное, только социальное.
«Решил же кто-то из древних это дурацкое словосочетание «социальное животное» к человеку применять», — думал Ропотов, постепенно забывающий о стыде и укрепляющий себя во мнении, что ничего такого плохого он не совершил, а всё, что естественно, того стесняться нечего.
Глава XXVIII
Тема секса в семье Ропотовых занимала важное, но далеко не первостепенное место. Познакомившись ещё в институте, первое время Алексей и Лена то и дело занимались любовью. И при первой же возможности. Своего жилья у них ещё не было и жили они врозь, поэтому приходилось довольствоваться, в основном, комнатами друзей в общаге, а то и вовсе — общественным туалетом, незапертой подсобкой, кустами в лесопарке.
До того, как Ропотовы купили в ипотеку на вторичке двухкомнатную квартиру в Щукино, они жили у родителей Лены, в Люблино. Её родители сразу же после свадьбы дочери отдали молодым свою спальню, а сами переселились в гостиную. Наконец-то молодожёны могли без всяких стеснений предаваться любовным утехам и забавам. Они занимались любовью утром и вечером, днём по выходным и в любое время ночи. Теперь у них была своя комната, их личное пространство, и никто уже не мог их там побеспокоить, застигнуть врасплох, ограничить во времени.
Конечно же, все всё понимали: и Ленины родители, и сами Лена с Алексеем, но виду никто из них не показывал. И когда в очередной раз среди ночи кровать в спальне молодых вдруг начинала долго и однообразно скрипеть, а в конце этого скрипичного концерта Ленино сопрано по нарастающей брало верхние ноты, уже неспящие, но делающие вид, что они спят, её родители — каждый про себя думал: «Ну, вот и замечательно, и, слава Богу». А подумавши так, вспоминали свою золотую молодость, свои собственные победы и неудачи в постели, вспоминали и умиротворённо в тишине засыпали.
Там же, в Люблино, родился Сашенька. С появлением в семье ребёнка секс стал всё меньше приносить радость молодым супругам, всё реже и всё короче стали их интимные встречи. И виновной в этом была всё-таки Лена. Лену как подменили. Наедине с мужем она стала капризной и раздражительной. Прежде практикуемые ими ласки и игры её уже не возбуждали. Всё чаще у неё начинала не вовремя болеть голова, особенно в те дни, о которых они заранее договаривались заняться сексом. А иной раз вечером Алексей приходил в спальню из душа, рассчитывая на скорою, обещанную ему близость, но как бы не так: Лена, не дождавшись его, уже спит. Или делает вид, что спит. Ну, не проверять же? Не будить, в самом деле? Она ведь и правда устала за день. Всё с маленьким да маленьким…
Ропотов, как это часто бывает у зятьев, скоро нашёл причину такой холодности жены в… её матери. Тёща, которая принялась активно помогать дочери в уходе за внуком, стала всё больше раздражать Ропотова. Как ни придёт он домой вечером, а в их с Леной комнате сидит тёща, тут же и Саша, вечно болеющий и вечно плачущий. Что ни скажи Алексей, как ни возьми на руки сына, — тёща тут как тут со своими никчёмными замечаниями и дурацкими советами. А Лена всегда её поддержит, ещё и на мужа прикрикнет. Лена всегда слушала мать и делала так, как та ей советовала. И Ропотов это чувствовал. Во всех словах и поступках жены, идущих в разрез с его мнением, он видел Ларису Вячеславовну.
Периодически между зятем и тёщей вспыхивали небольшие стычки, причем, совершенно по разным, даже пустяковым поводам, будь то кулинария или политика. И если Лариса Вячеславовна всегда сдерживалась, старалась Алексея не обидеть, а, знай себе, крутила свою менторскую шарманку, то у Алексея терпения спорить не хватало. Не закончив разговора, он выскакивал из комнаты или из кухни, и последние слова Ларисы Вячеславовны, такие же монотонные, как и в начале, дослушивали уже только стены.
Тесть Алексея, Александр Наумович, в честь которого и назвали Ропотовы своего первенца, в такие моменты обычно занимал нейтральную позицию. Чаще всего он и вовсе уходил подальше от эпицентра беспокойства: то бывало с газетой выйдет, то с чашечкой чая, но неизменно с ухмылкой и бормоча что-то неразборчивое себе в усы.
Как мужчина, он понимал и принимал логику и аргументы зятя, но открыто его поддерживать Александру Наумовичу мешала вспыльчивость Ропотова, его неумение вести себя в споре и неуважительная манера по отношению к оппоненту, в данном случае, к Ларисе Вячеславовне. Не хотелось отцу Лены делать своему зятю замечания — наверное, из боязни, что тот на него обидится и будет до конца дней считать своим врагом. Спорить же с Ларисой Вячеславовной Александр Наумович считал пустым, потому как те же самые аргументы на неё уже не действовали, а ругаться с женой из-за кого-то, пусть даже из-за зятя или дочки, он, будучи человеком мягким и бесконфликтным, с тонкой душевной организацией, желания ну совсем не имел.
Так и прожил он свою жизнь, избегая ссор и конфликтов, пока однажды не поругался-таки со своим молодым и заносчивым коллегой на работе. А придя домой, всё переживал, переживал, лёг спать и… уже не проснулся. Вскрытие показало у Александра Наумовича острый инфаркт миокарда.
Вот благодатная смерть, подумает читатель. Так-то оно так, но как же близкие
