как можно удобнее и больше ничего сделать нельзя.
А когда тебя устраивают поудобнее – хуже нет.
Даже самый ярый до этих пор мой сторонник не верил, что я способна дойти в другое крыло и не умереть.
Новенькая Медсестра выкатила меня из Мэй-уорд к сестринскому столу – на Джеки, поедавшую за ним чипсы, я решила не смотреть и задумалась об одной истории, которую где-то услышала. Или не услышала, а прочитала, но это неважно, главное – история хорошая. Два человека лежали в больнице. И оба болели. Одному сказали, что он пойдет на поправку и со временем выздоровеет, ему еще жить и жить. Другому – что он умрет в течение года.
Через год человек, которому предсказали смерть, умер, а второй остался жить, как ему и говорили, и сообщил, что хорошо себя чувствует. И только тогда в больнице поняли: произошла ошибка, обоим пациентам дали неверные сведения – каждому о судьбе другого. Умерший на самом деле был здоров, а живой – смертельно болен.
Если я одна до сих пор верю, что, может, и выживу, то рано или поздно смирюсь со своей участью и в конце концов умру. Если бы результаты моих анализов спутали, была бы я сейчас где-нибудь в другом месте – в колледже, на работе, бродила бы по улицам шведских городов в поисках матери, здоровая и цветущая? Если разум так могуществен, что может убить человека без всякой болезни и спасти умирающего, не хотела бы я дать собственному мозгу убить меня, не веря, что могу поправиться.
Раньше, встречая в больнице людей в инвалидных креслах, я как-то не задумывалась, что они внизу. В самом низу. Совсем не догадывалась, каким маленьким себя чувствуешь, если ты всем по пояс и не имеешь даже сил самостоятельно перемещаться. С сиденья все виделось большим, будто я снова стала ребенком.
Блестящий пол под моими колесиками менял цвет – с голубого на оранжево-красный, а потом серый в разноцветную полоску, – это мы миновали разные отделения, держа путь туда, куда направлялись. Я ничего не говорила, и она тоже. И я радовалась. Но не потому, что хотела помучить ее своим молчанием, просто в таком была состоянии, что и не знала – пошучу или расплачусь. Не знала, буду дальше жить и смеяться или вот оно – доказательство, что двигаться предстоит только вниз, а потом еще ниже, в землю, и там, в темноте, ждать пришествия Вишну, Будды или Иисуса – смотря кто из них пунктуальней.
Мы почти добрались, Новенькая Медсестра замедлила шаг, сверяясь с номерами на дверях, и наконец вкатила меня в отделение интенсивной терапии. Где пищали разнообразные аппараты, а белый дневной свет, разрезая пространство и перемежаясь с тенью, полосовал больничные койки. На одной из них лежал мужчина. С грязной жесткой бородой и в больничной рубашке, тоже перепачканной – пятнами крови на вороте. У кровати стоял врач. Новенькая Медсестра остановила кресло, и я подняла глаза на них обоих.
Врач нагнулся ко мне, пожал мою руку.
– Ты, стало быть, Элли. Спасибо большое, что выручаешь нас.
– Вообще-то я Ленни.
– Ой, прости! Ленни… Ну и необычное имя!
Вид у врача был важный и одновременно смущенный. Растопырив пальцы, он провел рукой по волосам.
– Шведское. Само собой разумеется…
Я сделала знак рукой – мол, разумеется, с учетом обстоятельств.
– Ну да. Шведское. Чудесно.
Я даже нечаянно рассмеялась над его неловкостью. Он приложил руку к подбородку.
– Словом, Ленни, это мистер Эклунд. Поступил неделю назад. У него нет постоянного адреса, и переводчика со шведского мы не можем найти – какой-то кошмар! – праздники ведь. Нам нужно сказать ему, что на завтра назначена операция. И я хочу понять, больно ли ему. Это… м-м-м… – он опять пригладил непослушные волосы, – … это совершенно нестандартная ситуация, и если почувствуешь, что не справляешься, дай нам знать.
Этот врач вообще-то был довольно привлекательный, меня даже в дрожь бросало от его голубых глаз. Если удастся силой мысли продлить себе жизнь еще лет на десять, подумала я, мы могли бы и пожениться. А ему сказала, что все в порядке, только по-шведски мне давно уже говорить не приходилось, поэтому надо размяться, наверное.
Мистер Эклунд выглядел утомленным. Его серебристую бороду не мешало помыть, лицо было изранено, и, кажется, он не ел как следует уже много месяцев, но глаза мистера Эклунда блестели и внимательно смотрели на меня из-за покрывала.
Врач указал на стул рядом с кроватью. Я резво вскочила с инвалидного кресла – глядите, мол, какая здоровая. Подковыляла к стулу и села рядом с мистером Эклундом.
– Для начала, Ленни, не могла бы ты просто представиться и спросить, как он себя чувствует, а дальше будем действовать по ситуации, – предложил врач.
– Hej, jag heter Lenni Pettersson [4].
Повернувшись ко мне, мистер Эклунд, донельзя изумленный, спросил:
– Svensk [5]?
Я кивнула.
Он сел в кровати, с благодарным удивлением разглядывая меня. Поскреб бороду. Кисти его рук были лиловыми от синяков. Словно кто по ним топтался.
Я спросила, как он.
Рассмеявшись, мистер Эклунд глянул на свои ноги, рядом с которыми у кровати стояла Новенькая Медсестра – сторожила пустое кресло. Он говорил по-шведски, но я переведу.
– Я умираю, – ответил он.
– Может показаться, что от этого ваше положение улучшится, но на самом деле нет.
Он подался вперед.
– Как ты сказала?
– Я думала, мне это что-то даст. Думала, люди будут добрее.
– И ты умираешь? – Мистер Эклунд скрестил руки на груди.
Я кивнула. Моя судьба его, кажется, огорчила.
– Они спрашивают, как вы себя чувствуете.
– Как умирающий, – он усмехнулся.
– Вас хотят оперировать завтра.
– Зря время потратят. Мне уже не выкарабкаться, я знаю.
– Сказать им, чтобы не оперировали?
Он задумался, поднял руку в синяках, почесал локоть.
– Пусть попробуют, с другой-то стороны.
Я кивнула и сообщила его мнение доктору, наблюдавшему за нами с интересом.
– Приятно слышать шведскую речь, – продолжил мистер Эклунд. – Как ты тут оказалась?
– Это долго рассказывать. А утомлять вас сейчас не хотелось бы.
– Скучаешь по Швеции?
– Бывает. Но вернуться не могу.
– Да, – согласился он, словно только сейчас осознав, что и сам уже не сможет вернуться.
– А в Глазго где вы живете?
Он улыбнулся:
– Везде.
– Врач сказал, вы бездомный.
Он кивнул.
– Почему у вас нет дома?
– Я прожил ужасную жизнь. И ничего другого не заслуживаю.
Я хотела уже протянуть руку и коснуться его руки, но на эти лиловые синяки больно было даже смотреть.
– Чем мне вам помочь?
– Скажи
