на стуле и приспособив плечики из проволоки в качестве дополнительной антенны.
Игрок поймал мяч, хозяин охнул и обернулся ко мне.
– Марго, радость моя, чем тебе помочь?
– Вы… – Я откашлялась, но голос все равно был какой-то придушенный. – У вас петушка не было?
– Увы, моя дорогая. Мы не можем торговать мясом, пока холодильник не починят.
– Нет-нет, нашего петушка. Мы с Миной держим дома петушка, и он потерялся.
– Петуха держите?
Я кивнула.
Хозяин озадаченно улыбнулся, наморщил нос:
– Ну, если зайдет зернышек купить, я вам сообщу. И хрипло хохотнул.
Через два дня после смерти Дэйви я проснулась среди ночи, будто от толчка – померещилось вдруг, что он заплакал, а потом внезапно затих. Я бросилась к кроватке, но Дэйви там не было – куда он делся? Вылезти сам он не мог – слишком мал. Его плач еще отдавался в ушах. Я кинулась обратно, в нашу комнату. Джонни спал, свесив руку с кровати, касаясь костяшками пола.
– Джонни, Джонни, проснись!
Он шевельнулся.
– Малыша нет! – крикнула я.
– Знаю, – пробормотал он, туго соображая со сна.
– Его кто-то забрал! – Я взглянула на запертое окно. – Надо вызвать полицию!
Я притащила телефон из гостиной – провод натянулся, и вилка в конце концов выскочила из розетки. Я протянула Джонни трубку:
– Надо вызвать полицию!
Джонни сел и уставился на меня с таким презрением, что я его нутром ощутила.
– Что?
Сонная пелена рассеялась, и я поставила телефон на кровать.
Рядом с магазинчиком находилась парикмахерская – с такими фенами для химической завивки, куда вся голова помещается. У меня не было сил идти туда и позориться снова. Я отправилась дальше, в конец улицы, но, достигнув перекрестка, испытала такое чувство, будто за перекрестком этим – конец света.
В мастерскую, где изготавливали памятники, мы явились в назначенное матерью Джонни время, но она уже была там. Сказала: “Я пораньше пришла”. Гравер набросал на чертежной бумаге слова, и по сей день высеченные в камне на могилке Дэйви.
Да помилует Господь верную ему душу Дэвида Георга Докерти.
Мне эти слова ужасно не понравились – как будто Господь может и не быть милостив к моему мальчику, – я расплакалась, и мать Джонни сказала ему, что я слишком потрясена и надо отвести меня домой, а она тут сама все уладит.
Мина сидела на ступеньках у нашего подъезда. Со снимком Джереми в руках. Плечи ее порозовели от солнца.
– Бесполезно, – сказала она, когда я подошла. – Ума не приложу, как он выбрался.
– Это не я.
Мина глянула на меня недоуменно.
– Знаю, что не ты.
Я пыталась пропихнуть воздух в легкие, но горло будто сомкнулось.
Мина посмотрела на меня внимательней.
– Что такое?
Я села рядом с ней и разрыдалась, да так, что задыхаться начала, а горячие слезы размазались по всему лицу.
Такой серьезной я Мину еще не видела.
– Что случилось?
Я знала, что должна их познакомить, и немедленно.
– Мой сын. – Я вздохнула. – Мой сын.
Она замерла.
Между нами шевельнулся ветерок, и я ухватила немного воздуха. Мина ничего не говорила, пока я знакомила ее наконец-то с моим Дэйви, чье имя даже шепотом не произносила семь долгих лет. Я достала из кошелька и показала ей фотографию: маленький сверток у меня на руках, только голова торчит в желтой шапочке, которая вот-вот соскочит, а на заднем плане – мамины цветы.
Наконец я замолчала, и тогда Мина взяла меня за руку, повела вверх по ступенькам. Открыла входную дверь, не выпуская моей руки, и повела меня дальше – через два лестничных пролета в нашу квартирку, а там усадила на мою кровать.
Я молча наблюдала, как она стаскивает с меня туфли, аккуратно ставит их рядышком у кровати. Потом Мина проделала то же самое со своими. Взяла стакан из буфета, вышла. В общей ванной зашипел кран. Мина всегда дожидалась, пока вода станет совсем холодной. Когда она вернулась, белые пузырьки в стакане еще вихрились, как подхваченные ветром снежинки. Я пила жадно, будто впервые в жизни попробовав воду.
А Мина тем временем закрыла дверь, задернула шторы. Потом заскрипели колесики ее дивана – она двигала его к моей кровати.
Солнце, по-прежнему яркое, волнами пробивалось сквозь наши голубые шторы, и комната превратилась в океан.
Мина взяла у меня стакан, поставила на комод. Села рядом, совсем близко, я даже была уверена, что слышу, как стучит ее сердце, хотя теперь-то думаю – это мое стучало. Я не сводила глаз с веснушки у нее на переносице, которой раньше не замечала, а Мина тем временем нежно коснулась губами моих губ.
Потом уложила меня на кровать и снова поцеловала.
Проснувшись, я обнаружила с удивлением, что солнце светит.
Я-то думала, земная ось пошатнулась и земля вместе с ней.
Диван Мины вернулся на свое место у противоположной стены, а самой Мины не было.
– Вы любили Мину? – спросила я.
Мы сидели в коридоре у Розовой комнаты – у обеих вылетело из головы, что на этой неделе занятия отменены, поскольку Пиппа взяла короткий отпуск и уехала со своим племянником. Повезла его в Музей естествознания на динозавров смотреть.
В коридоре было тихо, иногда только проходил мимо уборщик какой-нибудь. Девочка в розовой пижаме и старушка в лиловой, сидевшие рядом на полу, натертом до блеска, никого, похоже, особо не интересовали.
– Ну конечно.
Марго поглядела в потолок, подумала.
– Она всегда двигалась, всегда что-то замышляла. Крутилась, курила, говорила. Не знала покоя. Она непрерывно менялась – это-то и восхитило меня, когда мы познакомились, потому что я тоже так хотела. Хотела суметь переродиться из Марго в кого-нибудь получше. Посчастливей. Или хотя бы просто в кого-нибудь другого. Однако Мина при всех ее достоинствах была упряма, ветрена, непредсказуема. И чем больше я находила в ней неприятного, тем больше ненавидела саму себя, потому что все это ничего для меня не значило и не мешало ее любить. Но должно значить, решила я, и должно мешать. Поэтому искала новых причин не любить ее в надежде, что в конце концов их нагромоздится достаточно и они будут иметь значение, и вот тогда я смогу покинуть Лондон, а значит, убежать от нерешенного вопроса: почему наши кровати не сдвинуты?
Лондон, август 1966 года
Марго Макрей 35 лет
Яне пользовалась утюгом с 1957 года, поэтому очень удивилась, вернувшись однажды днем домой с работы и обнаружив сидящего на краю Мининой
