– Вы от нее не страдаете.
– Нет, горестно страдаем! вы громко и свободно проповедуете, что надо, чтобы веры не было, и вам это сходит, а мы если только пошепчем, что надо, чтобы лучше ваших учений не было, то…
– Да, так вы вот чего хотите? – перебил учитель. – Вы хотите на нас науськивать, чтобы нас порешили!
– Нет, это вы хотите, чтобы нас порешили.
Препотенский не нашелся ответить: отрицать этого он не хотел, а прямо подтвердить боялся. Туганов устранил затруднение, сказав, что отец протопоп только негодует, что есть люди, поставляющие себе задачею подрывать в простых сердцах веру.
– Наипаче негодую на то, что сие за потворством и удается.
Препотенский улыбнулся.
– Удается это потому, – сказал он, – что вера роскошь, которая дорого народу обходится.
– Ну, однако, не дороже его пьянства, – бесстрастно заметил Туганов.
– Да ведь пить-то – это веселие Руси есть, это национальное, и водка все-таки полезнее веры: она по крайней мере греет.
Туберозов вспыхнул и крепко сжал рукав своей рясы; но в это время Туганов возразил учителю, что он ошибается, и указал на то, что вера согревает лучше, чем водка, что все добрые дела наш мужик начинает помолившись, а все худые, за которые в Сибирь ссылают, делает водки напившись.
– Впрочем, откупа уничтожены экономистами, – перебросился вдруг Препотенский. – Экономисты утверждали, что чем водка будет дешевле, тем меньше ее будут пить, и соврали. Впрочем, экономисты не соврали; они знают, что для того, чтобы народ меньше пьянствовал, требуется не одно то, чтобы водка подешевела. Надо, чтобы многое не шло так, как идет. А между тем к новому стремятся не экономисты, а одни… «новые люди».
– Да; только люди-то эти дрянные, и пошло черт знает что.
– Да, их уловили шпионы.
– Нет, просто мошенники.
– Мошенники-и!
– Да. Мошенники ведь всегда заключают своею узурпациею все сумятицы, в которые им небезвыгодно вмешаться. У нас долго возились с этими… нигилистами, что ли? Возилось с ними одно время и правительство, возится до сих пор и общество и печать, а пошабашат их не эти, а просто-напросто мошенники, которые откликнутся в их кличку, мошенники и превзойдут их, а затем наступит поворот.
Препотенский бросил тревожный взгляд на Бизюкину. Его смущало, что Туганов просто съедает его задор, как вешний туман съедает с поля бугры снега. Варнава искал поддержки и в этом чаянии перевел взоры свои на Термосесова, но Термосесов даже и не смотрел на него, но зато дьякон Ахилла, давно дававший ему рукою знаки перестать, сказал:
– Замолчи, Варнава Васильич, – совсем не занятно!
Это взорвало учителя – тем более что и Туганов от него отвернулся. Препотенский пошел напролом.
Учитель соскочил с места и подбежал к Туганову, говорившему с Туберозовым:
– Извините, что вас перебью… но я все-таки… Я стою за свободу.
– И я тоже, – ответил Туганов, снова обращаясь к протопопу.
– Позвольте же-с мне вам кончить! – воскликнул учитель.
Туганов обернулся в его сторону.
– А вы знаете ли, что свобода не дается, а берется? – задал ему Варнава.
– Ну-с!
– Кто же ее возьмет, если новые люди скверны?
– Ее возьмет порядок вещей.
– И все-таки это, значит, не будет дано, а будет взято. Я прав. Это я сказал: будет взята!
– Да ведь тебе про то же и говорят, – отозвался из-за стула дьякон Ахилла.
– Но ведь это я сказал: будет взята!
– А вам про что же говорят, – поддержал дьякона в качестве одномышленника Термосесов, – Пармен Семенович вам про то и говорит, – внушал Термосесов, нарочно как можно отчетливее и задушевнее произнося имя Туганова.
– Однако мне пора, – шепнул, выходя из-за стола, Туганов и хотел выйти в залу, но был снова атакован Варнавой.
– Позвольте еще одно слово, – приставал учитель. – Мне кажется, вам, вероятно, неприятно, что теперь все равны?
– Нет-с, мне не нравится, что не все равны.
Препотенский остановился и, переждав секунду, залепетал:
– Ведь это факт – все должны быть равны.
– Да ведь Пармен Семенович вам это и говорит, что все должны быть равны! – отогнал его от предводителя Термосесов с одной стороны.
– Позвольте-с, – забегал он с другой, но здесь его не допускал Ахилла.
– Оставь, – говорил он, – что ни скажешь – все глупость!
– Ах, позвольте, сделайте милость, я не с вами и говорю, – отбивался Препотенский, забегая с фронта. – Я говорю – вам, верно, Англия нравится, потому что там лорды… Вам досадно и жаль, что исчезли сословные привилегии?
– А они разве исчезли?
– Отойди прочь, ты ничего не знаешь, – сплавлял, отталкивая Варнаву, Ахилла, но тот обежал вокруг и, снова зайдя во фронт предводителю, сказал:
– О всяком предмете можно иметь несколько мнений.
– Да чего же вам от меня угодно? – воскликнул, рассмеявшись, Ту ганов.
– Я говорю… можно иметь разные суждения.
– Только одно будет умное, а другое – глупое, – отвечал Термосесов.
– Одно будет справедливое, другое – несправедливое, – проговорил в виде примирения предводитель.
– У Бога – и у Того одна правда! – внушал дьякон.
– Между двумя точками только одна прямая линия проводится, вторую не проведете, – натверживал Термосесов.
Препотенский вышел из себя.
– Да это что ж? ведь этак нельзя ни о чем говорить! – вскричал он. – Я один, а вы все вместе льстите. Этак хоть кого переспоришь. А я знаю одно, что я ничего старинного не уважаю.
– Это и есть самое старинное… Когда же у нас уважали историю?
– Ну послушай! замолчи, дурачок, – дружественно посоветовал Варнаве Ахилла, а Бизюкина от него презрительно отвернулась. Термосесов же, устраняя его с дороги, наступил ему на ногу, отчего учитель, имевший слабость в затруднительные минуты заговариваться и ставить одно слово вместо другого, вскрикнул:
– Ой, вы мне наступили на самую мою любимую мозоль!
По поводу «любимой мозоли» последовал смех, а Туганов в это время уже прощался с хозяйкой.
Зазвенели бубенцы, и шестерик свежих почтовых лошадей подкатил к крыльцу тугановскую коляску, а на пороге вытянулся рослый гайдук с английскою дорожною кисой[79] через плечо. Наступили последние минуты, которыми мог еще воспользоваться Препотенский, чтобы себя выручить, и он вырвался из рук удерживавших его Термосесова и Ахиллы и, прыгая на своей «любимой мозоли», наскочил на предводителя и спросил:
– Вы читали Тургенева? «Дым»… Это дворянский писатель, и у него доказано, что в России все дым: «кнута, и того сами не выдумали».
– Да, – отвечал Туганов, – кнут, точно, позаимствовали, но зато отпуск крестьян на волю с землею сами изобрели. Укажите на это господину Тургеневу.
– Но ведь крестьян с землей отняли у помещиков, – сказал Препотенский.
– Отняли? неправда. Государю принадлежит честь почина, а дворянству доблесть жертвы, – не вытерпел Туберозов.
– Велено, и благородное дворянство не смело ослушаться.
– Да оно и не желало ослушаться, – отозвался Туганов.
– Все-таки власть отняла крестьян.
– И власть, и время. Александр Благословенный целую жизнь мечтал освободить крестьян, но дело не шло, а у остзейских баронов и теперь не идет.
– Потому что немцы умнее.
Туганов рассмеялся и, протянув руку Туберозову, сказал Варнаве с легким пренебрежением:
– Честь имею вам откланяться.
– Ничего-с, а я все-таки буду против дворян и за естественное право.
Беспокойство Препотенского заставило всех улыбнуться, и Туганов, будучи совсем на пути, еще приостановился и сказал ему:
– А самая естественная форма жизни это… это жизнь вот этих лошадей, что мне подали, но их, видите, запрягают возить дворянина.
– И еще дорогой будут кнутом наяривать, чтобы шибче, – заметил дьякон.
– И скотов всегда бьют, – поддержал Термосесов.
– Ну, опять все на одного! – воскликнул учитель и заключил, что он все-таки всегда будет против дворян.
– Ну так ты, значит, смутьян, – сказал Ахилла.
– Бездну на бездну призываешь, – отозвался Захария.
– А вы знаете ли, что такое значит бездна бездну призывает? – огрызнулся Варнава. – Ведь это против вас: бездна бездну призывает, это – поп попа в гости зовет.
Это всем показалось забавным, и дружный хохот залил залу.
Один Туберозов гневно сверкнул глазами и, порывисто дернув ленту, на которой висел наперсный крест, вышел в гостиную.
– Старик-то у вас совсем маньяк сделался, – сказал, кивнув вслед ему, Туганов.
– И не говорите. Получит газеты и носится с ними, и вздыхает, и ни о чем хладнокровно не может рассуждать, – ответил Дарьянов.
– Они это слышат, – тихо прошептал Ахилла.
Савелий действительно все это слышал.
Туганов сошел с лестницы и усаживался в коляску. Его провожали хозяева, некоторые из гостей, Варнава и протопоп. Варнава был сильно ободрен; ему казалось, что после «бездны» фонды его быстро возвысились, и он, неожиданно смело схватив за рукав Туберозова, проговорил:
