Семен Юшкевич - Рассказы

— И вы мне понравились, — сказал он откровенно, все, однако, идя быстро, — но я, к сожалению, спешу.

— А я не отпущу вас, — повеселев, проговорила женщина и смело взяла его под руку. — Я себе сказала, что вы сегодня будете моим, и будете… Я интересная, — повторила она. — Вы не раскаетесь…

— Мы все говорим, что интересные, — внезапно охладел он к ней и освободил свою руку. — Ну, до свидания, в другой раз.

— В другой раз будет поздно, — не отставая, говорила она. — Послушайте, не пропускайте случая, вам будет очень приятно со мной. Посмотрите на меня еще раз, может быть, я понравлюсь вам.

Разговор с ней невольно заинтересовал его. Он послушно посмотрел на нее, и она ему, точно, сильно понравилась. Выразительное лицо, полные губы, стройная высокая фигура, прекрасные, умные глаза, и какое-то милое изящество в наклоне головы. Трогательны были точно нарисованные брови… И Владимир Петрович оглянуться не успел, как почувствовал себя в плену желания обладать ей. "Вот свинство", — подумал он.

Желание выросло вдруг, как это обыкновенно бывает с мужчинами, часто сходящимися с женщинами. Если бы можно было, он тут же на улице… страстно поцеловал бы ее красные, жаркие губы…

"Вот свинство, — опять подумал он. — Однако, странно, почему меня так внезапно потянуло к этой неизвестной женщине, выплывшей из тьмы переулка", — зашевелилась у него недоверчивая мысль… — "Ведь мне нельзя пойти к ней, меня ждет Сюзи, а я чувствую, что должен, что не могу не пойти с ней. Будто кому-то нужно, чтобы я это сделал. Нет, не пойду…"

— Ну, что вам стоит, — тихо сказала она, поняв, что он колеблется. — Ведь известно, что происходит на свидании. Будете сидеть где-нибудь в аллее на скамье и вздрагивать от каждого шороха, будете обнимать женщину или девушку. Сколько раз вы это повторяли в жизни! Ведь всякий мужчина та же проститутка. Разница лишь в том, что я на улице, а вы это проделываете в домах. Правда же!

"Не пойду, не пойду", — твердил он себе, следуя уже однако за ней, и не умея победить все усиливавшегося желания обладать этой женщиной.

— Совершенно идиотское приключение, — жалко улыбаясь, сказал он ей. — Меня ждет женщина, а я вот что делаю.

— А разве это не интересно, — "сладко" заглянув ему в глаза, спросила она. — Вам будет хорошо со мной, — шепотом повторила она.

— Ты мне очень понравилась, — признался как бы в свое извинение Владимир Петрович. — Я чувствую, что мне не надо с тобой идти, а между тем, помимо своей воли, иду. Как будто кому-то надо, чтобы я пошел к тебе, — сказал он вслух свою прежнюю мысль…

— Во всяком случае, ты об этом не будешь жалеть, милый мой, — перешла и она на ты. — И вечер такой славный, правда, — спросила она, — и я сама как будто влюбилась в тебя…

— Только уговор, я недолго останусь у тебя, — с усилием произнес он, опять вглядываясь в нее.

И тут ему вдруг представилась хрупкая, стройная Сюзи, со своим невинным, детски-ясным лицом, уныло бродящая по пустынной, жуткой улице, где было назначено свидание… Но звезды были так хороши в синеве неба, и рука женщины так нежно прижимала его руку, и так обольстителен был таинственный шепот улицы, что Владимир Петрович тотчас забыл о девушке, и, снова умиленный, как всегда, когда переставал чувствовать свое "я", уже совершенно предался неизвестной подруге. И она это почувствовала и благодарно молчала. Только тесней, нежней, значительней сжимала его руку, и Владимиру Петровичу казалось, что она объясняется ему в любви.

Пожимая плечами и ругая себя за бесхарактерность, Владимир Петрович стал подниматься с ней по лестнице какой-то гостиницы, где скоро их ввели в просторный, на первый взгляд хорошо убранный номер с большой, широкой кроватью, с потертым ковром на полу.

Лишь только лакей ушел, Владимир Петрович тотчас же страстно обнял ее и повернул лицом к себе. Она улыбнулась. При свете она еще больше ему понравилась. "В болоте иногда растут прекрасные цветы", — промелькнула у него мысль, и, покраснев от желания, он опять обнял ее и крепко поцеловал в губы.

— Я знала, что понравлюсь тебе, — промолвила она. — Чем тебя угостить, кофеем, или чаем?

— Да, да, — не слушая ее и пожирая глазами ее тонкую девичью фигуру, сказал он и потянулся рукой к ее груди, по привычке испытать, хороша или плоха грудь. — Распорядись. Пусть принесут конфет для тебя…

"Прекрасная женщина, — мысленно решил он, — может быть, даже и не проститутка".

Она тоже разглядывала его. Быстрым движением тонких, чуть длинных рук она сняла с головы шляпу, куда то бросила ее и вдруг, как бы отчаянно, прильнула к его горячим, сухим губам.

Когда оба очнулись, кофе был уже холодный. Она взяла с ночного столика коробку с конфетами, предложила ему, взяла себе… Владимир Петрович лежал, приятно усталый и необыкновенно довольный. Таких нежных ласк еще ни одна женщина ему не расточала.

Она лежала на боку, на его руке, лицом к нему, а он думал о том, что сейчас никому не уступил бы ее.

И на ее вопрос:

— Теперь уйдешь?

Владимир Петрович, смеясь, ответил:

— Конечно, уйду.

И крепко поцеловал ее.

— Вот видишь, милый мой, я же тебя предупреждала, что не пожалеешь. Помоги мне сесть, я заплету косы на ночь.

Он посадил ее и смотрел, как она это делала. Поднимались синевато-белые, худые руки, проворно бегали длинные пальцы. Вот упала на двигающуюся лопатку первая черная коса. Какие волосы! Все у нее настоящее! Зажегся где-то в мозгу образ худенькой Сюзи, но как он ни старался, чтобы образ ее тронул его, оно не удавалось. Сюзи, словно мстя за обиду, ускользала из памяти и скоро потонула где-то среди стоячих мыслей.

И другая такая же коса полетела на плечо, и обе они опять вызвали у него прилив любви. Снова было забытье, необыкновенные ласки и счастье…

Они лежали лицами друг к другу, и она ему рассказывала о себе.

Она полька из Варшавы, хорошей семьи. В шестнадцать лет она влюбилась в своего репетитора и убежала с ним. Вскоре тот ее бросил. Домой она из стыда не вернулась.

Пошла в гувернантки, но и тут ей не повезло. За ней стал ухаживать офицер, брат ее госпожи, и она ему отдалась. Забеременела, где-то рожала, ребенка бросила…

Офицер уехал в полк. Потом уже от голода и отчаяния пошла на содержание к старику, однако долго не выдержала и бросила его.

Увлеклась студентом евреем, а от него уже, со ступеньки на ступеньку, стала переходить из рук в руки, пока не докатилась до улицы. Тут и осталась…

— Конечно, — вполголоса продолжала она, играя его короткими пальцами, — я могла бы и вверх покатиться, но не повезло. Мало ли удачливых кокоток. А у меня не вышло. Из родного города пришлось уехать. Жила долго в Москве, в Киеве. Теперь уже год как живу здесь.

— Отчего же ты не займешься честным трудом? — серьезно спросил Владимир Петрович. — Ты бы могла быть продавщицей, кассиршей, телефонисткой… Может быть, я бы тебя встретил и влюбился. Ну не я, так другой.

— Мужчины или притворяются, — спокойно возразила она, посмотрев на него, — или в самом деле глупы. И ты такой, как все. Точно вы сговорились друг с другом предлагать ночной бабочке, — сказав "ночная бабочка", она улыбнулась, — всегда одно и то же. Какая я честная труженица, если меня с ума сводит ночная жизнь? Без ночной толпы я себе теперь жизнь не могу представить. Не мужчина же, в самом деле, мне всегда нужен. Толпа моя, и я принадлежу толпе, и нас нельзя разделить. Нет, не в том дело, милый мой, и не будем в тысячный раз повторять историю наивного гимназиста и добродетельной проститутки. Лучше скажи, хорошо ли тебе со мной, милый мой?

— Очень, — ответил Владимир Петрович, — и если бы иметь такую жену, как ты… — не окончил он. — Как жаль того, который лишился счастья быть твоим мужем, — как бы себе сказал Владимир Петрович.

Они долго после этого молчали. Ее глаза медленно налились слезами.

Длинным мизинцем она незаметно смахивала их.

И он угрюмо молчал, боясь неловким словом обидеть ее… и… вдруг вспомнил Сюзи. Встать, побежать, отыскать ее, была первая мысль, но сейчас же явилось возражение: поздно, Сюзи давно домой вернулась.

"Нет, уже поздно, — опять подумал он, чувствуя, что ему лень сейчас подняться. — Да и не хочется к ней. Лучше до завтра подождать. Бог с ней, с Сюзи! Ни целоваться с ней, ни шептаться не тянет…"

— Самое главное, — вдруг сказала она, и он вздрогнул от звука ее голоса, — что меня мучит, это мое будущее. Ведь я все знаю, понимаю и не обманываю себя. Красота уходит… Если бы ты знал меня в шестнадцать лет… Когда я, бывало, гимназисткой выходила под вечер на улицу, вся Варшава гналась за мной. Красота уходит… — повторила она, после того, как от нее отошел образ гимназистки Зоей, — а желания растут. Чем меньше имеешь прав на счастье, тем больше требуешь его. Зубы у меня начали портиться, и я себе не представляю, как смогу надеть фальшивые зубы. А ведь придется. Ну, Бог с ними, с зубами, — не знаю, зачем о них вспомнила.