золотистый огонь, от которого ей вдруг стало страшно. Не попадая руками в рукава халата, она попятилась и исчезла из комнаты.
12
Выстрелы в округе продолжали звучать каждую ночь. Пока ученики сельскохозяйственной школы не разъехались на каникулы, в ней соблюдались жесткие меры безопасности и твердый распорядок. Существовало незыблемое правило: с наступлением темноты никому не позволялось покидать границы школы. На вечерние полевые работы выходили в сопровождении вооруженной охраны. Теперь, когда с наступлением каникул Александр остался в школе один, ситуация в корне изменилась — днем арабы не осмеливались приближаться к охраняемой территории школы, и Александр мог часами бродить среди посадок, вечером же он, проскользнув между охранниками, часто отправлялся на ничейную полосу, где мог встретить кого угодно. Он делал это, чтобы доказать самому себе — никакие бандиты не заставят его сидеть, подобно овце, в школьном загоне. Это было неразумно, это было опасно; не имея оружия, он глупо рисковал жизнью. Он это сознавал. Он сделал попытку стащить из оружейного склада пистолет, но, к сожалению, его попытка не удалась. Он продолжал свои вечерние рейды безоружным. Да, это был риск, но он был в себе уверен. И вот однажды, когда на исходе дня он стоял среди посадок и кустов, глядя на склон, круто спускавшийся к видневшимся вдали палаткам бедуинов на другом конце вади, его глаз уловил какое-то движение среди земляных отвалов и сухих стеблей; он не успел даже понять, что это, как перед ним на расстоянии каких-нибудь пятнадцати метров вырос из-под земли араб; на вид ему было не более двадцати. Несколько секунд они молча глядели друг на друга, затем араб раскрыл рот, и самые отвратительные ругательства огласили вечерний воздух. Казалось, нет таких оскорблений, какие он ни обрушил бы на Александра, «сына шлюхи» и «выкидыша смерти». Пришел его последний час, кричал араб, но прежде чем это произойдет, он поимеет его в задницу, а потом — потом оскверненный его труп будет валяться здесь на поживу шакалам. Белые зубы араба сверкали, когда он приказал Александру подойти.
— Три дня я дожидаюсь тебя здесь, вонючий еврей, — сказал он. — Я поклялся на Коране, что убью тебя, но сначала натешусь твоей задницей, чтобы ты получил хоть какое-то удовольствие от настоящего мужчины, прежде чем подохнуть. Я убью тебя, как собаку. А теперь спускай штаны и иди сюда, ублюдок, сын шлюхи. И не думай, что сможешь от меня убежать.
Не говоря ни слова, с опущенной головой, глядя исподлобья, Александр сделал первый шаг. Он лихорадочно пробовал понять, что из себя представляет его противник и есть ли у него оружие в черных лохмотьях. Он не увидел ничего; на арабе не было даже обуви. Араб тоже сделал несколько быстрых шагов, и вот он уже рядом, в двух шагах — Александр ощутил резкий запах чужого тела. Наклонившись, Александр нащупал ком земли и, резко разогнувшись, бросил его арабу в лицо — этим он выиграл две секунды. Прыгнув вперед, он ударил его головой в живот и упал на него. Араб ухватил Александра за волосы, стараясь оторвать от себя… и они покатились по склону, нанося друг другу беспорядочные удары. В какой-то момент араб ослабил хватку и сунул руку за пояс, где блеснул нож. В ту же секунду изо всех сил Александр ударил его между ног и тут же нанес второй удар — в горло. Раздался хрип, похожий на вой, нож воткнулся в землю. Опрокинув араба на спину, Александр придавил его всем телом и стиснул его шею. Он знал, что будет сжимать ее до конца.
Араб хрипел и пытался оторвать руки, душившие его, но чувствовалось, что он слабеет. Всего остального потом Александр вспомнить не мог. Это было как в плохом сне, который длится бесконечно. Бесконечно хрипел и дергался под ним араб, бесконечным было усилие сошедшихся на жилистой шее пальцев. И нестерпимым был запах, исходивший из всех пор трепетавшего под ним комка человеческой плоти, из которой уходила жизнь. Потом разом все как-то кончилось — Александр услышал какой-то писк, тело под ним дернулось, затрепетало — и обмякло. Нестерпимый запах стал просто невыносим. Александра вырвало. Но пальцев на шее он так и не разжал.
Теперь этот запах был повсюду. Он превратился в запах смерти. Все было окутано им — сам Александр, его руки, все еще сжимавшие горло врага, вся его одежда, его волосы, каждая клеточка его тела. Весь он пропах этим мертвым арабом: запах собственной блевотины смешался с дымом арабского очага, который растапливался сухим верблюжьим навозом, запахом оставленного навсегда арабского дома, его семьи, его братьев и сестер, которых он больше никогда не увидит, запахом его никчемной ненависти…
Александру был знаком этот запах по иным, более счастливым временам, когда его приносили с собой работницы-арабки, приходившие по найму в дом на холме. Их дети, пахшие так же, играли с Александром в зарослях и среди деревьев, делясь с ним, хозяйским сыном, куском теплой еще лепешки, питы, в которую они засовывали овощи и хумус; они садились кружком, скрестив ноги, и жадно поедали нехитрую снедь, чувствуя, как на зубах похрустывают песчинки.
Теперь один из тех давних товарищей по играм лежал недвижным у его ног, а пальцы Александра все не могли разжаться. С лица убитого уходили последние краски жизни, оно посерело, словно покрылось пеплом. Александр с трудом разжал онемевшие руки. Грудь убитого им араба в последний раз поднялась и опала, и весь он вдруг опал, словно хотел прижаться к теплой земле остывающим телом. Все, все было кончено. Александр знал это. Того, что произошло, никто был не в силах изменить. От человека, дышавшего полной грудью пятнадцать минут назад, не осталось ничего, кроме запаха. Кругом стояла тишина, потом издалека донесся собачий лай; еще позже в бедуинском стойбище проблеяла овца, и где-то рядом резко прокричала ночная птица. Александр попытался разогнуть схваченные судорогой пальцы — ему удалось это не сразу и с трудом. Он все еще сидел на груди у мертвого араба, лицо которого уже присыпал песок; Александр осторожно смахнул его. Потом он вгляделся в лицо убитого, чтобы запомнить его навсегда. Потом встал и пошатнулся. На подгибающихся, неверных ногах, спотыкаясь и падая, кое-где на четвереньках он поднялся по склону к школе, добрел до склада, где под навесом был сложен отслуживший свое инструмент, и вернулся обратно с мотыгой в руках. Он затащил труп в ложбину, выкопал между деревьями глубокую могилу и похоронил в ней мертвое тело, тщательно замаскировав
