двери открылись, выпуская их на третий этаж.
Они вышли, разгоряченные, растерянные, ей показалось, что она слышит шум, шорох за дверью. На этом этаже жила Колетт. Подглядывает в глазок? Но все это в твоей голове, сказала она себе, ночь, все спят. Фабрицио свернул на лестницу и зашагал вверх, Франческа последовала за ним. Они добрались до пятого этажа.
Вот и дверь в квартиру. Ее сердце упало. Она повернулась к Фабрицио. Опустив глаза, он стоял на площадке. Потом неожиданно серьезно сказал:
— Сегодня был хороший вечер, — и полез в карман за ключами.
Не уходи.
— Спокойной ночи, — сказал он.
Повернулся, заскреб ключом в замке. Она замерла. Ждала. Чего-нибудь. Хоть чего-нибудь. Не сказав больше ни слова, он исчез в квартире, закрыв за собой дверь.
Фабрицио ушел. Почти не прощаясь. Франческа посмотрела на свои руки, на свои туфли, на свои колени, как бы вспоминая, кто она такая. Надо достать ключи. В сумке лежала пачка фиолетовых носовых платочков с красными сердечками, она носила их для дочерей. Потому что была матерью. В сумке было много всего, даже ракушка — какая жалкая романтика! — которую ей подарил Массимо. Ракушка, как в любовном романе. Что происходит?
Ничего. Я выпила пару бутылок пива с одним человеком (точнее, с мужчиной). С одной личностью. Однако это больше никогда не повторится. Она порылась в сумке. Это больше не повторится (голос матери: «Ты счастлива?»). Принялась перетряхивать мелкие вещицы. Я выпила пива с одним (мужчиной, но не с Массимо) и теперь больше не узнаю этот дом, эту сумку, эту семейную фотографию из моего кошелька — там лица моих дочерей и моего мужа. Я выпила пива с одним (мужчиной), но такое больше никогда не повторится. Она вздохнула. Присела, вывалила содержимое сумки на пол. Где ключи? (Маленькая девочка пропала в этом дворе, а ты…) Где ключи?
Посмотрела на телефон: половина третьего ночи.
Она снова услышала свой смех — это звучало неприлично, просто непотребно, да и Фабрицио, должно быть, думал, какая она нелепая, эта мать семейства — и те его слова там, снаружи, перед кафе.
И они двое в лифте. У нее не хватило духу.
Она мысленно вернулась назад, увидела, как идет гулять, как ей показалось — давным-давно, может, лет десять назад? Идет подышать воздухом, а дом ее подгоняет, торопит. Дом все знал? Знал, что она встретится с Фабрицио? Не поэтому ли заставил ее забыть ключи?
Что за чушь? Ты сошла с ума.
И что теперь делать? Посплю на лестничной площадке. Около семи Вито откроет свою будку у ворот. Я попрошу у него запасные ключи. Ждать осталось недолго.
Она коснулась входной двери. «Нельзя спать на лестничной площадке, — сказал дом из-за двери. — Кто-нибудь может тебя застать. Ты уверена, что, например, Колетт не видела, как вы с Фабрицио вернулись?» (Этот шум, этот шорох.)
«Но я ничего не сделала».
«Позвони в дверь Фабрицио. Единственное, что ты можешь сделать, это переночевать у него».
«Спать у него? Ты с ума сошел?»
«Я не сумасшедший, — сказал дом. — Я реалист. Нажми на кнопку звонка».
Фабрицио открыл дверь.
Знал ли он, что это Франческа? Конечно. Кто еще мог в такое время позвонить в его дверь? Кто еще это мог быть: он только что оставил ее на лестничной площадке. Ее сердце колотилось. Мысли превратились в ножи, летящие ей в голову. Она была ассистенткой метателя ножей, стояла у стены, неподвижная, немая, а он швырял в нее своя лезвия. Стоит шевельнуться — и одна из этих мыслей убьет ее.
Фабрицио смотрел на нее, и ей никак не удавалось разгадать выражение его лица. Он ждал. Фабрицио умел быть здесь и одновременно где-то еще — это была одна из мыслей-ножей Франчески, — умел, оставаясь немногословным и вежливым, быть обнадеживающим и загадочным одновременно. Красивым. И совершенно непроницаемым.
Он молчал. Она, смущаясь, заговорила:
— Извини… — закусила губу. Покачала головой, как ребенок. Почему все так сложно? — Извини, я оставила ключи дома, — она показала на сумку, словно на виновницу ее появления. — Н-не знаю, как так вышло. Со мной такого никогда не случалось.
Фабрицио по-прежнему не раскрывал рта. И это нервировало.
Почему он молчит?
Фабрицио провел рукой по лбу. Затем наконец шагнул в сторону, пропуская ее.
— Заходи.
И от одного слова — заходи — на сердце стало тепло, как несколько часов назад. Она вошла в дом Фабрицио.
Планировка оказалась такая же, как и у самой Франчески и у Марики. Но, как и там, все было иначе. Фабрицио, похоже, много путешествовал. На стенах прихожей висели оперные афиши со всего мира: Санкт-Петербург, Чикаго, Сидней, а в коридоре — литография с изображением скачущего кентавра: в одной руке топор, в другой охваченное пламенем бревно, и живописное полотно, на котором ребенок рисовал что-то на кирпичном полу.
— Мне нравится, — сказала Франческа. Фабрицио не ответил. Не услышал?
Посередине гостиной стояла виолончель. И сразу стало ясно, что она — центр мироздания. Комната была чем-то вроде алтаря, выстроенного вокруг инструмента. Не только комната, весь дом. Квартал. Город. Фабрицио посмотрел на виолончель, словно то ли опасаясь рассердить ее, то ли сожалея, что она слишком громоздкая, и повернулся к Франческе с мимолетным блеском в глазах — для нее, только для нее. В комнате царил полумрак. И из окна, как и из того, что в спальне Фабрицио, можно было увидеть ее квартиру (существует ли еще, мой дом?).
— Хочешь чего-нибудь выпить?
Теперь в этой комнате появилась интимность, появилось дыхание, появилось сердцебиение, которого нельзя было избежать; им пришлось оказаться лицом друг к другу, но оба притворились, что ничего не произошло.
— Да.
— Садись, — он указал на диван.
Она села. Бледная тонкая полосочка луны, показавшаяся на черном небе, с любопытством заглядывала прямо в гостиную. Ночь наступила так давно.
Фабрицио вернулся с двумя стаканами, наполненными янтарной жидкостью. Протянул ей один. Сел рядом на двухместный диван. Их тела соприкоснулись, случайно.
— Прости, — сказал он.
— За что?
— Ко мне никто не заходит… У меня нет креста или… для гостей. Тебе жарко?
— Жарко.
Как странно: всего полчаса назад они смеялись, разговаривали — на самом деле она никогда раньше так не болтала, — рассказывали друг другу истории, а теперь… Теперь осталось только дыхание.
— А давай-ка, — он вскочил, будто больше не мог находиться так близко, — я пойду постелю тебе свежее белье.
— Спасибо, — сказала она.
В доме звучало сердцебиение, которое никак не утихало.
Фабрицио скрылся
