Раньше, когда выпадала суровая зима, кочевники уходили на юг, за Окс, к Мургабу и даже в Гиркан, где не бывает снега. Но сейчас дорога на юг отрезана. Все пространство от Гирдканского моря до Бактры и Киресхаты захватили юнаны. По всем тропам шатаются их конные дозоры. Два или три кочевых рода попытались перейти через Окс, однако их остановили македонцы. Скот забрали, людей продали в рабство. После этого уже никто не осмеливался тронуться к дальним кочевьям. Да и что ждало их там, если б люди и добрались до Мургаба обходным путем? Македонцы. Повсюду македонцы.
Голод. Таяли горбы верблюдов. Лошади глодали твердые, как бронза, ветви голого саксаула, жевали собственный кал и отгрызали друг другу хвосты. Гибли коровы. Замерзали овцы. Люди ели их мясо и с тоской думали о том, сколько животных сохранится до весны.
Спантамано — худой, желтый, обросший рыжеватой бородой, сидел, скрестив ноги и закутавшись в мохнатую шубу, в палатке у огня и казался человеком, только сейчас выпущенным из темницы.
Пламя, то взметавшееся кверху, то колеблющееся в разные стороны, напоминало согдийцу пожар в пойме Зарафшана, когда Спантамано едва не погиб среди зарослей.
И еще ему чудился пожар, которого он не видел, но о котором слышал много раз — пожар, обративший долину Золотоносной Реки в Долину Страха.
Зачем он последовал тогда за отрядом Дейоки? Будь он в Согдиане, Искендер не посмел бы так бесчинствовать. Впрочем, что б сделал Спантамано с сотней пенджикентцев, бактрийцев и дахов против десятков тысяч юнанов? Пропал бы напрасно, да и только. Один раз удалось уйти от Искендера. Но удастся ли во второй раз? Искендер не пожалеет половины войска, лишь бы избавиться от беспокойного потомка Сиавахша. Значит, Спантамано хорошо сделал, что укрылся у Дейоки.
Хорошо сделал? А как же Согдиана? Как она без него, Спантамано? И кто он, Спантамано, без Согдианы. Пусть среди массагетов, далеко от Мараканды, безопасно, но зато и до цели далеко — до цели, к которой он так упорно стремился столько лет.
Мысли, точно струи разноцветного дыма, свивались, путались в мозгу Спантамано. От этого мутилась и тяжелела голова, беспрестанно, днями и ночами, ныло внутри, около сердца. Не раз, доведенный до отчаяния, Спантамано призывал Дейоку и требовал людей для похода. Но массагет всякий раз отвечал коротко и учтиво: "Зима…" И впрямь, какой смысл выступать зимой? Спантамано приходилось коротать время за вином или игрой в кости. Весна! Когда ты придешь, будь ты проклята?..
Дверной полог распахнулся. В шатер ворвался пронизывающий ветер. Пламя бешено закрутилось, и рой крупных искр взвихрился кверху. Вошел Дейока. Он плотно запахнул полог, кивнул Спантамано, присел у костра на корточки и протянул к огню красные замерзшие ладони. Наушники его войлочного шлема были застегнуты под подбородком. Ворот шубы поднят. На усах таял иней.
— Как дела? — Дейока заискивающе улыбнулся потомку Сиавахша. — Не холодно? Дрова есть? Мяса хватает? Я велю, чтобы принесли, если мало.
— Благодарение тебе, — сухо ответил Спантамано. — Всего достаточно.
Он кинул на Дейоку косой взгляд. Массагет быстро опустил красные бегающие глаза. Дейока совсем не походил на своего погибшего отца. Рехмир был прямодушный, бескорыстный человек. У него сохранилось многое от тех времен, когда народ пустыни еще не разделялся на бедных и богатых и каждый член рода получал равную долю из плодов общего труда. Дейока же без конца хвастался принадлежащими ему огромными стадами, завистливо рассказывал о сокровище хорезмийского царя Фаразмана и однажды завел со Спантамано осторожный разговор о Бессе, у которого будто бы кто-то украл сумку с дорогими самоцветами.
Этот слюнявый человек своими ухватками, словечками и блудливыми глазами напоминал Оробу, И Спантамано сразу возненавидел Дейоку. Но согдийцу приходилось его терпеть. И не только из уважения к памяти Рехмира. Ведь не кто-нибудь другой, а Дейока приютил и обогрел бездомного потомка Сиавахша.
— Ай! Совсем забыл. — Дейока всплеснул руками и сладко улыбнулся Заре, сидящей по ту сторону костра. — Видел купцов из Хорезма. Говорят, Искендер назначил твоего отца сатрапом Согдианы.
Зара слабо вскрикнула. Спантамано отшатнулся и скривился от боли, словно его ударили бичом по лицу. Дейока заторопился и открыл полог.
— Ну, я пойду. Будет надо — позовите.
Он исчез. Но его тень как бы еще присутствовала в шатре, падая на двух людей, по-разному воспринявших принесенное им известие.
— Спанта! — Зара поднялась и подошла к мужу. На ней были меховые штаны и меховая куртка — обычный наряд массагеток зимой. Никто б не поверил, что еще недавно она считалась первой женщиной Согдианы. Ей пришлось бросить свои роскошные одежды, — они только помеха в этой стране изнуряюще знойных или обжигающе студеных ветров, колючих трав, ядовитых кустарников и сыпучего песка. Волосы она умащивала теперь не благоухающим розовым маслом, а кислым молоком, поэтому они потеряли пышность и аромат. Глаза слезились от едкого дыма очага. В кожу лица въелась копоть зимних костров. Руки огрубели от грязи и ледяной воды.
— Чего тебе? — холодно спросил Спантамано. С каждым днем росла между ними пропасть, — та, что была в Наутаке еще незаметной трещинкой. Трудно сказать, осталась ли у Зары хоть искра любви. Пожалуй, чувство ее превратилось в обычную привязанность женщины к мужу и хозяину. Но под действием воющего снаружи ветра и эта теплая росинка постепенно остывала и заметно превращалась в ледяной шарик. А Спантамано? Он убедился, что глаза жены проясняются тогда, когда дела у него идут хорошо, и тускнеют, когда дела идут плохо. Это открытие оскорбило самолюбивого потомка Сиавахша. Он хотел, чтобы Зара любила его — именно его, а не те блага, которые она от него получает. Супруги хмурились все чаще и чаще, разговаривали друг с другом все реже и реже.
— Слушай, Спанта! — Говоря, она не глядела на мужа. — Я знаю: мои слова не понравятся. Но… пусть! Все равно скажу! Мне все надоело. Пустыня. Грязные массагеты. Дырявый шатер. Горелое мясо… Все! Зара не привыкла к подобной жизни. Она хочет прежней… там, во дворце.
— Хм… — Потомок Сиавахша усмехнулся. — И Спантамано надоел?
— Не ты — упрямство твое. Посмотри сюда! Какой стала Зара? Тебе не жалко меня?
— И ты сюда посмотри! — воскликнул Спантамано раздраженно. — Разве мне легко? Еще хуже, чем тебе. Но я терплю, так как этого требует дело. Почему же ты не хочешь терпеть?
— Какое дело? — Зара повысила голос до визга. — Глупец! И этот несчастный бродяга мечтает о победе над войском Искендера! Ничего не выйдет у тебя. Говорю еще раз: иди, сдайся Зулькарнейну, пока не поздно! Неужели мне, дочери сатрапа, придется до конца своих дней скитаться в пустыне?
Женщина обхватила голову темными ладонями и, стиснув зубы, злыми глазами уставилась на огонь. Пустыня иссушила сердце Зары. Она не могла больше плакать.
— Ничего не выйдет? — переспросил Спантамано с горечью. — И так говорит самый дорогой для меня человек! Что же, если не выйдет? Ведь я останусь, как был Спантамано. Не все ли равно тебе, сатрап Спантамано или бродяга, раз он твой муж, а ты его жена? Если боги определят нам скитаться всю жизнь по пустыне, будем скитаться. Если боги дадут нам царство, будем царствовать. Сегодня мы ничто, завтра — все; но мужем и женой мы должны оставаться и сегодня и завтра — всегда.
Зара презрительно фыркнула. Спантамано безнадежно махнул рукой.
— Вижу: ты не образумишься. Знай одно — я не стану целовать Искендеру пятки, как твой отец. Никогда.
— Тут четыреста золотых, Тигран. Отправляйся вниз по Вахшу. Из Хорезма доберись до страны массагетов. Узнай, где скрывается проклятый Спантамано. На глаза ему не попадайся. Тайно передай этот свиток Заре. Понял ты меня?
— Да, Ороба.
Через месяц после этого короткого, но важного разговора в Красных Песках появился караван хорезмийских купцов. Под охраной наемных воинов он передвигался от кочевья к кочевью, и верблюды ревели под грузом, увеличивающимся на каждой остановке.
Между хорезмийцами находился человек, который охотно таскался среди массагетов и предлагал им такие безделицы, что их никто не покупал. Но торговец не огорчался. Шуба поверх короткой, туго перепоясанной куртки, широкие кожаные шаровары, высокие сапоги и трехрогая войлочная шапка придавали ему вид настоящего хорезмийца. И все же он не был жителем Хорезма. Он отличался от горбоносых, толстогубых купцов сухим лицом, светлыми глазами и длинной бородой, очень похожей на согдийскую.
Когда караван добрался до лагеря Дейоки, странный купец явился к молодому вождю и приветствовал его, как старого друга:
— Как дела, Дейока?
— Откуда тебе известно мое имя? — изумился массагет. Купец мог спросить его имя у хорезмийских торговцев, знавших почти всех старейшин этого края, или просто у любого кочевника, попавшегося на дороге, но Дейока об этом не догадался.
