баллончики с краской: они остались от какого-то проекта и все равно год валяются без дела. Колин поддержал мою идею, и я прыгал от радости: значит, у нас с ним не просто секс, а что-то большее.
Колин черным и синим рисует на грязной стене земной шар. Вдалеке гудят сирены, мне надо быстро что-то придумать и, если что, успеть смыться. Я дорисовываю над шаром зеленую стрелку. Получается научное обозначение самца. Что-то в этом есть: чем бы мы с Колином ни занимались, все же мы оба парни. Колин дорисовывает корону – мир принадлежит нам.
Сирены затихают вдали, и мы не торопясь украшаем – менее гейского слова не подобрать – наше убежище. Колин рисует на второй стене какое-то странное бесформенное создание.
– Поцелуй не подаришь?
– Хрен тебе.
– Ладно, попытка номер два: поцелуй меня, а то покрашу! – грозится Колин.
Я с улыбкой подхожу к нему, он наставляет на меня баллончик.
– Не смей, Колин Вон! – Я делаю шаг назад, голубая струя бьет мне в грудь. – Засранец!
Я тоже хватаюсь за баллончик и обстреливаю спину бегущего Колина зеленым. Мы так бесимся минут десять. Теперь мы оба по уши сине-зелено-черные, и я без понятия, как буду объяснять это родителям.
ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ, ДЕКАБРЬ, СЕМЬ МЕСЯЦЕВ НАЗАД
Охренеть. Вчера застрелили Кеннета. Потому что Кайл, мать его, мудак. Мог бы удержать свое хозяйство в штанах и не трахать сестру долбанутого Джордана. Хотя, мать его, весь двор знал, что Джордан прибабахнутый на всю голову и убьет нахрен любого, кто ему не понравится. Он, мать его, должен был пристрелить дебила Кайла, но нет, пуля угодила в Кеннета, который, мать его, спокойно шел домой с занятия, мать его, на кларнете! Теперь мы, мать его, никогда не увидим, как Кеннет выступает на сцене, и никогда не назовем его мелким сопливым педиком, хотя на самом деле мы бы все, мать его, гордились им, потому что он достиг бы хоть чего-то!
Как же хорошо, что рядом Колин. Он, мать его, настоящий друг, можно уткнуться ему в грудь и пореветь. Он обещает отвлечь меня кино и комиксами, но самый охрененный способ меня отвлечь – просто обнимать, когда мне плохо и страшно.
Мы с Колином предвкушали, как круто будет вместе посмотреть новых «Мстителей», – но наши девушки решили, что пойдут с нами. Мы, конечно, парни порядочные и не спорим. Женевьев пыталась отвоевать себе место рядом с Николь, чтобы вместе сюсюкать про Роберта Дауни-младшего и всякое такое, но Колин заявил, что фильм мужской, а значит, сидеть рядом будут парни. Даже изобразил, что ревнует свою девушку к актерам. Бред какой.
Через час после начала фильма я тянусь за попкорном – ведерко стоит на коленях у Колина – и незаметно глажу его по руке. Мне немного стыдно: слева сидит Женевьев, а я при ней лапаю парня. Но с Колином я счастлив, куда деваться?
– О-хре-нен-ный фильм, – шепчет Колин, легонько касаясь губами моего уха.
Я неслабо возбудился, но вот засада – домой-то мы расходимся в разные стороны.
– Видал и получше, – шепчу я в ответ.
– Хрен там!
Я хлопаю его по руке и пихаю локтем (лайфхак: если вы с другом постоянно бьете друг друга, ваши девушки не заподозрят, что вы с ним спите).
– Постеснялись бы! – шипит Николь, стряхивая с колен попкорн (или заподозрят?).
Колин снова наклоняется к моему уху, я оборачиваюсь к нему, и в это время Женевьев окликает меня по имени. Отсмеявшись над дебильным анекдотом из серии «Мартышка и дракон входят в бар…» и взбесив весь зал, во главе, наверно, с Женевьев, я подумываю спросить ее, что она хотела сказать. Но я же не могу спалиться, что был слишком занят своим тайным парнем – или кто мы друг другу – и проигнорировал ее. Я наклоняюсь и шепчу ей на ухо:
– Жду не дождусь вечера, Жен.
Женевьев стягивает с меня ремень и затаскивает меня на кровать. Ее отец до завтра уехал из города, не помню уж зачем, и с самого начала было ясно, что меня ждет после двойного свидания. Если я хочу быть с Колином и дальше, придется подыграть, чтобы она ничего не заподозрила. Женевьев залезает на кровать, садится на колени и застывает, глядя мне в лицо:
– Ты же хочешь?..
По-хорошему, я должен честно ответить: «Вообще не особо», – выйти отсюда и позвонить Колину. Вместо этого я хватаю ее за плечи, прижимаю к себе, целую в шею, лицо, губы…
– Какая ты красивая… – шепчу ей на ухо.
Вроде бы пока я все делаю правильно.
Она снимает с меня футболку и швыряет на другой конец комнаты.
– Расстегни мне рубашку, – просит она, чертя пальцами круги на моей груди.
Каждую пуговицу она сопровождает низким стоном. Звучит как-то фальшиво, но мы же не можем оба притворяться? Это у меня уже паранойя. Наконец ее рубашка летит на пол, и мы просто сидим и смотрим друг на друга. На ней зеленый лифчик, наверняка купленный специально ради этого вечера, а я даже трусы со вчера не переодел.
Женевьев ложится на спину и выключает прикроватную лампу:
– Иди сюда.
Надеюсь, при луне не видно, как я боюсь. Чтобы это скрыть, я играю бровями и шаловливо ухмыляюсь, надвигаясь на нее. Обнимаю за талию, собираюсь поцеловать – и вдруг хватаюсь за голый живот со стоном:
– Блин… Слушай, я ща блевану… Попкорна переел, по ходу. Он такой жирный, жесть!
Странная незнакомая искусительница тут же превращается в нормальную Женевьев:
– Принести тебе что-нибудь с кухни? У меня есть имбирный эль и хлеб…
– Думаю, мне сейчас лучше поспать. Обычно помогает.
– Ладно, но… Малыш, может, подождешь немного, вдруг пройдет? Сегодня у нас единственный шанс наконец-то это сделать. Кто знает, когда теперь сможем?
– Да понимаю. Слушай, я хочу тебя, но…
В общем, неважно, что говорить дальше. Самое главное я уже сказал: я не хочу.
ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ, ЯНВАРЬ, ПОЛГОДА НАЗАД
Я немного в шоке. Колин подарил мне на рождество подарочную карту «Дома сумасшедших комиксов» на двадцать долларов.
Я давно умолял Мохада, гордого владельца «Лавочки вкусной еды», взять меня на работу, и он наконец сказал, что скоро, может, нужен будет кассир. Пока что я помогал по хозяйству папе: мыл ему машину, носил сэндвичи из «Джои» – и он выдал
