непонятными (по крайней мере для Чарли) движениями, другие обхватывали вертикальный поручень локтем для устойчивости, но большинство могло балансировать и без поддержки, широко расставив ноги и согнув колени, чтобы смягчить тряску на выбоинах. Это гипнотизировало Чарли, и когда автобус свернул на главную улицу Колсона, она протерла глаза, уставшие от слишком долгого разглядывания.
Они вышли из автобуса в центре. Теперь, в обществе друзей, Чарли увидела Колсон другими глазами. Город был залит солнцем, кирпичные фасады на Стейт-стрит купались в оранжевом свете “золотого часа”, и для конца ноября было еще тепло – вполне хватало ветровки. Ее одноклассники вели себя буйно, врезались друг в друга, прыгали и забегали вперед, потом возвращались назад, вступая то в один, то в другой разговор.
Витрины некоторых магазинов были забиты сплошным китчем – садовыми гномами и ветровыми конусами, – но здания, служившие основными центрами притяжения в городе, отличались вполне симпатичными деталями – старая алюминиевая вывеска в “Чумовой чашке”, навес в театре Мурлин; даже “Старбакс” и “Скайлайн чили” приглушили цвета своих логотипов, чтобы вписаться в архитектуру квартала. Если бы Чарли была здесь с родителями, то сочла бы это лицемерием, но сейчас она почувствовала внезапную гордость за свой город. Она была рада, что живет здесь.
Но если Чарли видела Колсон по‐новому, сам он тоже смотрел на нее по‐другому. Поначалу ей почти нравилось ощущать на себе чужие взгляды. Конечно, они не были похожи на других детей, но зато их было много, и в этом была их сила. И Чарли была с ними заодно. К сожалению, продавцов в “Стилз кэнди” их коллективная сила не вдохновила, и их быстро выставили из магазина. Свернув за угол, они опять разбились на группы. Чарли похлопали по плечу. Она обернулась и увидела, что Остин жует толстую лакричную улитку. Он протянул ей кусочек.
Ку-ку.
Ку-ку.
Скучал по тебе вчера. Как ты себя чувствуешь?
Лучше, спасибо, – сказала она.
Она взяла конфету, сунула один конец в рот.
Остин пожал плечами, протянул руку, чтобы убрать прядь волос с ее глаз. Нежность этого жеста заставила ее горло сжаться. Так скорее поступил бы заботливый человек, а не избалованный.
Я хочу знать о тебе все. Кроме шуток, у меня к тебе очень серьезный вопрос.
У нее сжалось горло. Что бы это ни было, она надеялась, что он будет говорить так, чтобы другие не видели.
Какая твоя любимая пицца?
Чарли рассмеялась.
Серьезнее некуда.
Не смешно! Это к-р-и-т-и-ч-е‐с-к-и важная информация.
Это просто. Пепперони.
Любишь классику?
Классика проверена временем.
Ты пробовала с беконом?
Пиццу? Фу, нет.
Так он тоже из свинины!
Ты еще и пиццу с а-н-а-н-а‐с-а-м-и любишь?
А что плохого в ананасах?
Чарли скорчила гримасу и шутливо ткнула его в плечо, но у него оказались такие твердые мускулы, что она помедлила, не убирая ладонь. Он накрыл ее руку своей, провел пальцами по ее запястью. Ее затянуло в зеленый водоворот его глаз. Может, зря она уклонилась от его поцелуя, когда у них была такая возможность на погрузочной платформе несколько недель назад. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы в этот самый момент он наклонился и…
Но в этот самый момент вклинилась Кэйла.
Он сказал, что ест пиццу с ананасами? – спросила она, явно ничего не заметив. – А я что тебе о нем говорила?
Чарли улыбнулась, но заметила в глазах Остина проблеск беспокойства.
Что она тебе обо мне говорила?
Не твое дело. Девичьи секреты.
Ладно, а ты какую пиццу любишь?
С _______, – сказала Кэйла.
Что?
С к-у-р-и-ц-е-й. Курица.
Чарли начала копировать жест Кэйлы, но Остин поднял руку, останавливая ее.
Надо вот так, – сказал он.
Его движения были совсем другими – Кэйла пользовалась обеими руками, собрав вместе указательный, средний и большой пальцы, как будто пара клювов наклоняется вниз, а Остин задействовал одну руку, изобразив указательным и большим пальцами тонкий клюв рядом с носом. Чарли скептически поднесла руку к собственному лицу, повторяя жест Остина.
Курица и курица. Какая разница.
У тебя похоже на _______, – сказал Кэйле Остин. Затем, повернувшись к Чарли: – П-а-м-п-е-р‐с.
Динь-Динь, привлеченная нарастающим накалом беседы, подавила смешок, и Чарли вынуждена была признать, что курица у Кэйлы выглядела почти неотличимой от того жеста, который только что показал Остин.
Пошел ты со своим памперсом, – сказала Кэйла и резко зашагала вперед.
Знаешь, ты тут не единственный из глухой семьи! – сказала Алиша Остину.
Она посмотрела на Чарли.
Это афроамериканский ЖЯ. Ее жест.
Такое существует? – спросила Чарли.
Конечно. ________ существовала и в школах для глухих тоже.
Что?
С-е-г-р-е-г-а-ц-и-я. Язык чернокожих глухих развивался по‐другому.
Но это же было очень давно?
Это их культура, – сказала Алиша и снова посмотрела на Остина. – А ты ведешь себя как расист.
Чарли не знала, как будет “расист” на жестовом языке, но Алиша произнесла английское слово губами с таким напором, что ошибиться было невозможно. Остин застыл на месте, и Чарли видела, что он хотел возразить, но опустил руки. Алиша поравнялась с остальной группой, помахав Чарли, чтобы та последовала за ней. Чарли сначала поколебалась, но, когда догнала Алишу, та притворилась, что ничего не заметила.
Чарли пыталась вникнуть в разговор между Алишей и одним из Потерянных мальчишек, но не могла сосредоточиться. Она знала, что это нереально, но ей так хотелось, чтобы Ривер-Вэлли отличалась от остального мира. Здесь почти все относились к ней дружелюбно, и она думала, что это преимущество школы, где учатся изгои. Но узнав, что в обществе глухих тоже существуют сегрегация и расизм, она поняла, что оно устроено так же непросто, как и весь остальной мир.
Она оглянулась через плечо в поисках Остина, но его там уже не было – в какой‐то момент он обошел их и догнал Кэйлу. Они с ней вели быстрый и эмоциональный разговор, и Чарли сомневалась, что поняла бы его, даже если бы шла рядом. В пиццерии Чарли оказалась на противоположном конце стола от них обоих, рядом с Динь-Динь, которая хотела говорить исключительно о бродвейских мюзиклах, которых Чарли никогда не видела. Подошедший официант с раздраженным видом бросил на
