Кроме шуток - Сара Нович

К тому времени, когда принесли пиццу, Динь-Динь оставила попытки завязать с ней разговор, и Чарли довольствовалась тем, что смотрела в окно. Были сумерки, и народу на улице уже стало меньше. Вдруг за окном появилась Габриэлла, которая с неприятной ухмылкой уставилась прямо на Чарли и показала на нее пальцем.

Габриэлла кивнула, назвала имя Остина и выжидающе приподняла брови. Чарли помахала через стол, чтобы привлечь его внимание – просить кого‐нибудь постучать друга по плечу или подать ему знак было обычной практикой в мире, где окликать по имени бесполезно, – но пожалела об этом, как только он поднял глаза. Чарли было досадно, что ее руки выбрали такой неподходящий момент, чтобы помимо ее воли извлечь эту культурную норму из мышечной памяти; помогать Габриэлле она совершенно не хотела. К тому же теперь все уставились на нее.

Несколько человек захихикали, но на лице Остина появилась растерянность.

Остин побледнел, встал и подошел к той части стола, где сидела Чарли. Увидев его, Габриэлла помахала рукой, и он неохотно кивнул в знак приветствия. Потом она притянула к себе мускулистого светловолосого парня – он выглядел слишком взрослым, чтобы быть учеником Ривер-Вэлли, – и засунула свой язык ему в рот. Остин покраснел и сбежал в туалет.

И хотя Остин получил по заслугам, Чарли почувствовала облегчение, что он не услышит, как его одноклассники разражаются смехом.

Кэйла понимала, что Остин сделал это инстинктивно, что он не специально повел себя как мудак. Но какая разница‐то? Обиделась она тоже инстинктивно.

Так же вышло и с жестом. В смешанной компании Кэйла обычно старалась выбирать более безликие, стандартные версии жестов, чтобы до нее не докапывались оскорбленные белые – не для того, чтобы ублажить их или что‐то в этом роде, а просто потому, что не хотелось с ними связываться. По крайней мере в этой части Огайо. Когда ее семья жила в Техасе, было попроще. Там больше народу говорило на афроамериканском ЖЯ, а значит, на чернокожих не смотрели с таким ужасом и возмущением, когда они вставляли в речь собственные слова.

Но в этом‐то и состояла проблема Севера в целом – расизм никуда не делся, люди просто щеголяли показной толерантностью, потому что, видите ли, жили по “правильную” сторону какой‐то невидимой черты.

Как бы то ни было, на этот раз Кэйла решила быть с Остином помягче. Она могла бы устроить ему веселую жизнь, если бы захотела. Она могла бы пойти поговорить с Сайбек или даже с директором Уотерс – она знала, что для них это не шутки. Но Остин уже был сурово наказан: он выставил себя дураком перед Чарли, которая посмотрела на него так, словно у нее все сердечки в глазах потухли.

Впрочем, это не означало, что Кэйла не собиралась использовать авторитет Остина в своих целях, а он согласился, потому что чувствовал себя виноватым. Так что она сняла для Тиктока видео, где дает ему пощечину. Выглядело это так: Кэйла говорит “курица”, Остин ее поправляет; Кэйла залепляет ему пощечину, Остин драматически разворачивается и падает на пол, а потом в кадре оказывается его увеличенное лицо и подпись “ААЖЯ отправляет в нокаут”. Остин ненадолго приходит в себя, чтобы нетвердыми жестами сказать: Уважайте ААЖЯ, и опять отключается.

Это было не лучшее ее видео, но вполне себе неплохое. И оно уже набрало четыре тысячи просмотров.

У нее были планы на целую серию видео – про историю ААЖЯ, а может, лучше про то, как в некоторых случаях сегрегация облегчала чернокожим детям доступ к языку, потому что, когда в школах для белых глухих распространился устный метод, глухих учителей отправили в школы для черных – никого не волновало, научатся черные дети говорить или нет. Правда, Кэйла пока не придумала, под каким углом это все преподнести. Большинство людей сразу же пролистывали несмешные видео. С другой стороны, само существование настолько поганой системы, что она лишила языка белых и случайно дала его черным, было даже забавным.

Кэйла любила интернет. Тикток, Инстаграм, Ютуб, Твич – у нее были аккаунты везде. Интернет напоминал ей, что там, за каменными стенами и железными воротами Ривер-Вэлли, есть и другая жизнь. Иногда она мечтала стать популярным блогером, настолько популярным, чтобы зарабатывать деньги, которые могли бы избавить ее маму и тетю от бесконечных уборок чужих домов и мытья чужих тарелок. Она бы платила кому‐нибудь, чтобы он убирал у них дома, и водила бы маму с тетей в рестораны; она бы сама покупала постельное белье в общежитие; она бы наняла личного переводчика, который сопровождал бы ее повсюду, и говорила бы слово курица так, как ей заблагорассудится.

Даже если Тикток ее не спасет, через два года она отсюда уйдет. Окончит школу, получит диплом с отличием и поступит в Галлодет, или в Рочестерский технологический, или, в конце концов, даже в Университет штата Огайо или в Уилберфорс. Ее прощание с этой школой и со всем Колсоном пройдет без слез и будет таким же заурядным, как и сам город. Она научится всему, чему только сможет, и сделает все, чтобы разобрать эту ни на что не годную систему кирпичик за кирпичиком, вручную, если понадобится. Но сами кирпичики она оставит. И построит из них что‐нибудь новое.

Фебруари считала, что организовать отъезд учеников из общежитий на каникулы – одна из самых трудных задач для директора. Это был сплошной хаос: всюду мельтешили дети и родители, мечтающие поскорее уехать и недовольные мерами безопасности, которые их тормозили. Втайне Фебруари разделяла их чувства – все семьи ее учеников были ей хорошо знакомы, – но протокол был спущен им сверху от Суолла: после событий в Колумбайне, Виргинском политехническом, Сэнди-Хук и Паркленде этот порядок действий стал обязательным для всех школ округа. Даже самые старшие из нынешних учеников не вспомнили бы, как все было организовано раньше.

Однако не все спешили покидать Ривер-Вэлли. Некоторые семьи опаздывали по простительным причинам: у одних было слишком много забот с работой или детьми, а другие – представители глухих кланов, как Уоркманы, – жили