Кэйлой о том, что произошло между ней и Остином, разве что извинилась, что ничего не знает про ААЖЯ. Кэйла отмахнулась от нее со словами:
Да ты и про АЖЯ ничего не знаешь, и они обе посмеялись, но на этом все и кончилось. Чарли чувствовала себя виноватой из‐за Остина – в конце концов, именно она уговорила Кэйлу пойти с ними.
Тем не менее, вытащив из кармана телефон, Чарли ощутила разочарование, а потом отвращение к самой себе из‐за этого разочарования, когда увидела, что ни одно из четырех новых сообщений не от Остина.
Приеду к вам кое что привещти, ладно?
*привезти
Ты дма?
*дома!
Черт, – сказала Чарли отцу. – К нам едет мама.
Сейчас?
Она говорит, что хочет кое‐что привезти.
Что?
Без понятия.
Мать припарковалась перед домом и стояла, облокотившись на машину и тыча в телефон длинным акриловым ногтем. У нее был такой растерянный вид, как будто это Чарли и ее отец явились к ней в гости, а не наоборот.
Извини, я решила, что ты уже… – она снова взглянула на свой телефон, – будешь дома. В общем, просто хотела отдать тебе это.
Чарли не понимала, о чем она, но видела, что отец снимает очки и трет глаза – нервный жест, который означал, что он пытается скрыть раздражение. Мать начала рыться в своей сумочке и наконец вытащила маленькую белую коробочку, которую Чарли сразу узнала.
Заскочила в клинику, чтобы забрать это. Так что сможешь теперь ходить с ним на учебу и не только.
Папа привез меня домой на каникулы в честь Дня благодарения. Мы сейчас не учимся.
А. Ну, в общем, вот, – сказала она.
Чарли пыталась сохранить нейтральное выражение лица, но чувствовала, что ее разочарование все равно заметно. Мать не могла не знать, что у нее каникулы; она просто хотела, чтобы Чарли появилась на ужине в честь Дня благодарения с имплантом. Почему она никогда не может сказать то, что думает на самом деле? Неужели после стольких лет надо продолжать играть в эту гребаную игру?
Однажды в клинике Чарли увидела мальчика с имплантом, говорившего по телефону. Сначала она прокручивала в голове разные теории заговора. Может, он актер, работающий на “Эдж”, и этот разговор заранее отрепетирован. Может, он только делает вид, что звонит. Это не казалось слишком уж надуманным, учитывая, каким довольным выглядел этот мальчик и как плохо выполняла свою задачу такая же штука в ее собственной голове, учитывая все, что она знала о менеджерах по продаже имплантов.
В той же больнице она столкнулась еще с двумя женщинами в юбках-карандашах и с бейджиками на груди, которые выщипывали брови перед зеркалом в туалете. Одна хвасталась другой, сколько приборов она продала, приглашала ее съездить на выходные в Билокси и обещала, что выпивка будет за ее счет. В то время Чарли мало что поняла, разве что вкрадчивый тон этой женщины вызвал у нее интуитивное отвращение, но, вспоминая эту историю позже, догадалась, что та, должно быть, заработала немало денег на худшем кошмаре ее матери.
Поэтому сейчас ей было тяжело видеть, как мать осторожно вынимает из чехла процессор, ради которого поехала туда, куда ей было не по пути. Она обращалась с ним как с семейной реликвией, но Чарли она больше напоминала алкоголика, заказавшего всего одну кружку пива.
Его запрограммировали с учетом твоего последнего обследования, – сказала мать. – Но я записала тебя на прием для корректировки, если нам это понадобится.
Нам это не понадобится, подумала Чарли, хотя вслух ничего не сказала. Вместо этого она взяла процессор, надела его на ухо, откинула волосы назад и прикрепила головной передатчик к магниту.
Ну как?
Чарли привыкла, что ее расспрашивают о глухоте, но вопрос: “Каково это – слышать с имплантом?” ужасно ее бесил. Это был еще не самый тупой вопрос в ее жизни – кто‐то в Джефферсоне однажды спросил, мерзнут ли у нее уши зимой, – но его она ненавидела больше всех, наверное, потому, что ее мучило, что ответа она никогда не узнает. Откуда она может знать, каково это, если ей не с чем сравнить? Но сейчас, когда они смотрели друг на друга – Чарли, от неприятных ощущений склонившая голову набок, и ее мать, полная надежды, как воздушный шарик гелия, – Чарли почувствовала скорее грусть, чем раздражение.
Да вроде хорошо, – сказала Чарли. – Но мне нужно время, чтобы понять.
Конечно, – сказала ее мать. – Надо же привыкнуть.
Чарли кивнула, переступив с ноги на ногу. Она гадала, чувствуют ли другие люди себя так же неловко перед своими матерями.
Ну, мне пора. Костюмы для “Мисс пирог с бататом” ждать не будут.
Будь у Чарли другое настроение, она, возможно, отпустила бы шуточку о конкурсах красоты, названных в честь мучных блюд.
Тогда я приеду в среду вечером, – сказала она.
Мать потянулась к ней одной рукой, что, как знала Чарли, было ее версией объятия, потом села в машину и выехала задним ходом с парковки так быстро, как будто ее освободили из плена.
Твоя мама просто пытается помочь.
Хреново получается.
Отец вздохнул.
Целью этого импланта всегда было…
Облегчить ей жизнь?
Облегчить жизнь тебе.
Вот что облегчает мою жизнь.
Чарли повертела руками перед глазами отца.
Да, она ошиблась, – сказал он. – Но она хотела как лучше. Она переживает.
Переживает? У меня в голове кусок металла!
А если бы тебе его не поставили? Если бы ты так и не научилась говорить?
Многие люди вообще не разговаривают, – сказала она, хотя на самом деле Остин был единственным таким человеком, которого она знала. – И у них более нормальная жизнь, чем у меня.
Нормальная? – сказал он. – Разве не против этого ты всегда бунтовала?
Почему ты ее защищаешь?
Я просто говорю, что она тебя любит. Может быть, это суровая любовь…
Это у вас с ней так было? “Суровая любовь?”
О нет, меня она ненавидела, – сказал он.
Чарли застонала.
Но тебя она не ненавидит. Несмотря на все усилия, которые вы обе прикладываете.
Пойду делать уроки, – сказала Чарли.
Сейчас?
Чарли закатила глаза и ушла в свою комнату. Раньше она считала большой несправедливостью то, что у нее такие отношения с матерью, но в последнее время стала думать, что настоящая несправедливость – это ждать, что мать будет понимать другого человека только
