- Ты уверен в дороге? - спросил его Бенковский.
- А как же, - сказал пастух, - иду как надо.
Он вывел их все-таки к переходу. Шаткий мост на веревках висел над пропастью. Длинные, плотно пригнанные жерди были накрепко связаны и могли выдержать больше, чем четырех беглецов. Пастух остановился.
- Вот и все, - сказал он и отошел подальше от моста.
- Спасибо, отец. - Бенковский благодарно кивнул пастуху.
Он первым ступил на зыбкие жерди. И тут сверху, из-за кустов, раздались выстрелы. Засада!
Бенковский взмахнул руками и полетел вниз. Упал отец Кирилл. За ним Стефо. Покатился по откосу Стоянов, его побило о камни, но он нашел в себе силы отползти и спрятаться в кустах.
Солдаты полезли в пропасть, вытащили Бенковского, пинали его, мертвого, ногами, один из солдат ятаганом отрубил ему голову, бросил в мешок и перекинул мешок за спину.
А пастух стоял и смотрел.
Аскеры наградили его, позволили взять куртку Бенковского, в ней он и вернулся в деревню.
Голову Бенковского сперва отнесли в Тетевен. Там, насадив на кол, показывали любопытным. Потом отнесли в Софию и показывали там. Наконец, когда голова Бенковского стала уже сама на себя не похожа, бросили ее в конскую торбу и ночью, тайком, закопали.
Где? Никому не ведомо.
Из автобиографии панагюрской учительницы Раины Георгиевой,
прозванной турками болгарской королевной.
Заметки историка Олега Балашова,
позволяющие полнее воссоздать события и лица,
представленные в записках Павла Петровича Балашова
Болгарской королевной Райну Георгиеву за красоту души и поступков сами турки прозвали, хотя она наравне с болгарскими юношами стреляла в этих самых турок.
Нашелся литератор, который, рассуждая о борьбе болгар против османского ига, решился сказать, что "турки никогда не отличались по отношению к христианам западных вилайетов садистской кровожадностью или склонностью к геноциду... Историки отмечают относительную терпимость турок". Находятся и такие историки!
Однако чем тогда объяснить ярость, с какой болгарские повстанцы сражались с турецкими солдатами?
О том, что происходило после поражения повстанцев в Панагюриште, в Батаке, в Копривштице, сил нет писать. Страшны рассказы очевидцев событий.
Читатель, быть может, запомнил имя Райны Георгиевой, учительницы из Панагюриште? Да, той, что вышивала знамя по поручению Бенковского. Судьба ее хранила. После долгих мытарств ей удалось бежать в Россию. В Москве она издала воспоминания о пережитом.
Вот они передо мной - тоненькая книжечка в бумажной обложке зеленоватого цвета. Издание Дамского отделения Славянского благотворительного комитета. Москва, 1877. Печатня С.П. Яковлева, Софийка, д. Аргамакова.
Райна Георгиева запечатлела пережитое всего год спустя после Апрельского восстания. Не стану пересказывать то, что написано.
Лучше сами прочтите небольшой отрывок из этого дамского издания.
"Победитель был у ворот, однако он медлил почему-то войти в город. Прогнав инсургентов и заняв их позиции, турки расположились как следует, а потом открыли по городу пушечную канонаду. Однако их огонь причинял не очень большой вред, так как жители принялись тушить начинающиеся пожары. По прошествии трех часов половина низама и все башибузуки бросились в город, но здесь их встретили спрятавшиеся за заборами инсургенты. Опять завязалась драка, в которой погиб какой-то неприятельский подполковник; после чего турки опять убежали назад и продолжали канонаду до самого вечера.
В продолжение наступавшей ночи только весьма немногие из наших горожан догадались бежать. Они предвидели роковые последствия проигранного дела и поэтому, пользуясь мраком южной майской ночи, успели убраться из города, оставив свои дома и все имущество на произвол судьбы. Другие же, в том числе и наше семейство, не могли и подумать о том, что могло совершиться впоследствии. Самое страшное, что мы могли себе представить, это то, что турки переловят завтра всех виновных и отведут их связанными в Филиппополь для наказания; с остальных же возьмут военной контрибуции, сколько вздумают или, скорее, сколько найдут. Что же касалось нашего семейства, то мы были до некоторой степени спокойны насчет ответственности, так как имели в виду выставить то обстоятельство, что меня насильно заставили шить знамя. Итак, мы оставались в городе, думая этим показать, что за собою не чувствуем никакого греха.
Как только стало светать, в турецком лагере началось движение; через несколько минут уже ясно было, что правый и левый фланги желали отделиться от среднего, который стал расширять занимаемое им пространство, оставаясь, однако, на восточной стороне города; еще далее эти два фланга начали окружать город кольцом. Теперь уже многие из наших убедились, что произойдет что-то недоброе. Разумеется, многие начали бежать из города, но уже было поздно, ибо низам пустился за ними в погоню и положил их на месте, не различая ни пола, ни возраста. После этого в городе произошла страшная паника, все спешили укрыться и не находили себе места; мужчины, женщины, дети и старики толпами переходили из дома в дом и перебегали переулки. Несколько минут спустя подоспели и турки. Тогда началось то, что всем известно, - резня самая беспощадная и самая возмутительная. Турки целый день бегали по городу, грабили, что попадалось, убивали, кого вздумалось, не исключая даже домашних птиц и животных. Особенной жестокостью они отличались в лучших домах, где предполагалось богатство. Там они производили такие истязания и пытки, что они просто непостижимы разуму человеческому. Проклятия, последние крики умирающих, рев испуганных коров, лай разъяренных собак, треск тлевших домов, наконец, гром ружей и пушек составляли такую страшную картину, о которой трудно себе составить даже понятие.
Еще с самого утра мы приготовились к смерти. Отец благословил нас и прочел молитву... Затем мы остались в комнате и стали безмолвно дожидаться. Минуты ожидания казались вечностью... Наконец калитка распахнулась, и во двор вошли пять-шесть отвратительных фигур. Дети в испуге закричали, и у всех сильно забилось сердце. Отец, не говоря ни слова, окинул нас последним томным взглядом и вышел во двор неверными шагами; мы не могли промолвить ни слова, не могли спросить у него, куда он идет и зачем. Через минуту он уже был посреди двора, у ног палачей, и о чем-то молился. У нас трепет прошел по всему телу, и мы с нетерпением следили за каждым его движением. Вот он уже встает, вынимает из кармана кошелек и отдает им, не переставая молиться. В это время до нас доносятся слова: "Эх, папас-эфенди! Видно, ты хороший человек был, но таких не велено оставлять". "Проклятые!" - произнесла мать и пошатнулась. Я поспешила поддержать ее и тотчас же опять посмотрела в окно. Но, Боже мой, он уже крестится, а в его грудь прицелились в упор из ружья. В эту минуту раздался выстрел, и он упал на землю... Мать вскрикнула и упала из моих рук на пол; малютки заревели страшным голосом и попрятались в углах; у меня потемнело в глазах, и я ухватилась за револьвер... Но рука тотчас же опустилась, ноги подкосились, и я упала возле матери. Через минуту я почувствовала холодный пот на лбу и открыла глаза. Мать тихо стонала, а дети ее окружили и целовали. Я поднялась на ноги и бессознательно выбежала во двор, где упала около тела родителя. В пяти шагах турки делили деньги и окинули меня свирепым взглядом. Я начала молиться, и слезы ручьем потекли из моих глаз. В это время послышались глухие стоны матери, которая упала в двух шагах. Я встала помочь ей, а потом мы вместе зарыдали... Через несколько минут двор уже был полон турок, и нас грубо заставили подняться на ноги. Я никогда не забуду эти безмилосердные удары прикладом!
Что делалось в это время в доме, что сталось с детьми, мы этого не знали. Часть турок уже давно хозяйничала в доме, а другая повела нас на улицу и заставила идти вперед. Однако скоро, пройдя некоторое расстояние, турки заметили один красивый и богатый дом, и все устремились туда, оставив нас на улице. Теперь чувство самосохранения приказывало нам бежать, и мы мгновенно осмотрелись вокруг. К счастью, поблизости находился один совершенно невзрачный дом, куда мы и устремились. Войдя в дверь, мы нашли внутри старые платья, которые поспешили надеть на себя в надежде, что они помогут нам скрыться. Но, пробыв здесь около трех или четырех часов, мы побоялись, что нас очень легко отыщут, и поэтому перебежали в другой, соседний дом, где, как нам было известно, находился потаенный погреб. Здесь уже прятались сорок шесть женщин и детей. Турки беспрестанно приходили в этот дом, но им не удалось отыскать наше убежище. По прошествии полутора суток загорелся один дом по соседству, и мы, побоявшись пожара, вышли оттуда с намерением убежать в горы.
Было уже три часа пополудни, и солнце в это время сильно пекло, улица представляла страшный вид, ибо она вся была усеяна трупами, которые начали разлагаться. На ней не было видно ни одного живого существа. Мы пустились бежать, ибо страшно было глядеть на эти трупы; когда перешли на другую, на третью улицу, и там было то же самое. Мы уже были недалеко от заставы, но в это время из-за угла показалось такое множество солдат, что они совершенно загородили дорогу; тогда мы в один голос вскричали и начали просить у них пощады. Турки окружили нас и начали бить прикладами и колоть штыками, требуя денег. У кого что было, разумеется, отдали, но этим они себе больше навредили, так как турки стали их еще больше мучить. Так, у одной несчастной находилось 10 тысяч пиастров, и, когда она их отдала, один из солдат потребовал еще; а так как у нее не было больше, то он вынул саблю и замахнулся, после чего голова несчастной повисла на грудь, и она тут же упала; затем он распорол у ней живот и стал изливать свой гнев над ее зародышем... Пока это происходило, нас били и кололи, продолжая требовать денег; мы клялись, что у нас ничего нет, но турки не хотели верить. Наконец они обыскали нас всех и, убедившись, что мы говорили правду, повели дальше. Куда нас ведут, мы этого не знали; но, услыхав по дороге, что "он находится около церкви", мы подумали, что нас ведут к паше, чтобы испросить позволения убить всех.
