спать, после долгого сложного дня сил почти не осталось. Я наспех помылся под душем, застелил диван простынею и, укрывшись серым клетчатым пледом, быстро уснул.
Утром капризное, неясное небо бесстыдно заглядывало в окно моей комнаты. Солнце то появлялось на короткое время и смело, с силой светило сквозь стекла, то вновь исчезало за тяжелыми тучными облаками. Дешевый японский будильник, стоявший на тумбочке около телевизора, показывал без двадцати минут десять. Я выбрался из-под колючего пледа, встал у окна и долго-долго смотрел из него в маленький будничный двор. На улице было чуждо, уныло, серо. Незнакомый пейзаж, незнакомые лица, опять чужой город…
Я ощущал себя невыспавшимся и каким-то разбитым, голова была вялой. Пройдя в ванную комнату, я без охоты умылся и растер лицо полотенцем. Есть отчего-то совсем не хотелось. Я подумал, что по-настоящему, как положено, не ел уже сутки. Пирожки дальнобойщика и печенье хозяйки, конечно, не в счет. «Нужно подумать о провианте, — решил я про себя, одеваясь, — купить на несколько дней». Сунув деньги в карман, я быстро обулся и вышел на улицу.
Магазин я отыскал через квартал от квартиры. Запасшись продуктами, я возвратился назад, перекусил китайской лапшой и отправился в город.
Я бродил по Ханты-Мансийску — который оказался размером с рабочий поселок, неухоженным, грязным, — и без особого любопытства изучал его кварталы и здания. Нефтяные деньги делали свое дело. Строек вокруг было много, с замахом и уже с серьезным заделом, дорогих машин тоже. Дважды мне попадались автомобили с московскими номерами. Огромные немецкие монстры проехали мимо неспешно, с достоинством, плавно, так, будто ездили здесь с начала веков. Их дорогие бока блистали полуденным солнцем, шины мягко шуршали. Я шел наугад, пересекал невзрачные улочки и разглядывал лица. В ларьке рядом с универмагом купил местных газет, тут же их просмотрел. В газетах ничего интересного не было — реклама и бравурные чиновничьи вести. Я оставил газеты на лавке, закурил и направился дальше.
Пройдя еще три квартала, я увидел отделение банка. Нужно зайти, снять с карточки деньги, подумалось мне. Как все закончится, чем обернется, я знать не мог. «Лучше пусть деньги будут при мне, — заключил я. — Будут при мне — всегда смогу взять».
Как все получится? Как я стану убивать человека? Чем? Ножом, стальной струной с прикрепленными к концам рукоятями, или обрезком трубы? Огнестрельного оружия нет, этот вариант отпадал. Взять его негде, а наобум искать глупо, да и времени мало. И вообще, где все это случится? У него дома или на улице, в глухом темном месте? Что я буду испытывать, когда увижу чужую кровь, хлещущую из раны, потому что это я совершил, а не кто-то другой? Почувствую ее запах и щемящее, тоскливое погружение в неизвестную безвозвратную тьму из-за того, что уже ничего нельзя изменить и поправить? Каково это — ударить человека железным прутом?! Постараться ударить так, чтобы с первого раза проломить ему череп и, смешав острые осколки костей с тканями мозга, убить?! Каково почувствовать, как лезвие вонзается в тело, с мерзким тошнотным хрустом взрезая кричащую плоть?! Он наверняка успеет обернуться и взглянуть на меня, а, значит, его и мои глаза встретятся…
Мысли терзали меня, вопросы не давали покоя. Я лихорадочно думал о предстоящем, внутри меня все металось. Волнение вдруг стало настолько большим, что я на секунду утратил контроль над собой и произнес вслух твердо и громко:
— Зачем?!
Девушка, сотрудница банка, помогавшая мне снять с карточки деньги, удивленно взглянула из-за стекла. Я постарался взять себя в руки и, улыбнувшись, показал ей лицом, что ничего ужасного не случилось. Она еще раз на меня покосилась и, отсчитав, выдала деньги. Быстро рассовав по карманам купюры, я пробормотал в окно благодарность и выскочил в двери.
На улице тревожные мысли продолжали меня изводить. На душе было тягостно и неспокойно. Какое-то время я шагал по тротуару, не разбирая его. Не зная куда, не зная зачем. Наконец, когда чувства отхлынули, и приступ отчаяния миновал, я стал и осмотрелся. Справа, рядом с остановкой маршруток, находилась хлебная лавка — небольшая железная будка, двери которой были открыты. Я зашел в магазинчик, купил бумажный пакет и, выйдя на улицу, переложил в него деньги.
Небо над крышами принялось хмуриться, загустело, сделалось знобким. Я зажал в руке сверток с деньгами и отправился разыскивать нужный мне адрес.
Улицу Рознина я нашел без затруднений. Домом под номером 27 оказалось пятиэтажное здание с толстыми стенами из потемневшего силикатного кирпича. Невзрачная «хрущевка», построенная примерно в начале семидесятых. Ее вид мне напомнил о времени, когда я ходил в ученической форме со звездой на кармане, как мог, отбивался от вечно цеплявшейся желчной класснухи и любил шоколадный коктейль. Я огляделся. Рядом с домом росло много деревьев, на углу стоял продовольственный павильон, а через дорогу был игрушечный магазин с волшебным названием «Гудвин». Три парадных подъезда пятиэтажного дома, выложенные стеклянными блоками, были заколочены досками и давно не работали. Входы, которыми довольствовались жильцы, располагались с другой стороны и наверняка походили на входы в подвал. Я был в этом уверен. Мне даже не нужно было обходить здание с другой стороны, чтобы удостовериться в моей догадке. Я сам когда-то жил в подобной хрущобе. Серый обветренный дом с горбатой крышей был типичным примером архитектуры рабочих кварталов, которую я знал очень близко. Это был призрак из моего далекого детства, местами счастливого и очень светлого, а иногда мрачного, почти одинокого…
Осмотревшись, я заглянул в павильон, купил бутылочку колы и, выйдя наружу, постоял на углу. Я неспешно тянул из горлышка воду и воровски изучал глухие пыльные окна. Мне казалось, что дом глядит на меня подозрительно, с немой осторожностью, с первого взгляда признав во мне чужака. Что таится за этими стеклами? Какая скрывается тайна? Кто он, тот человек?..
Не допив колу, я бросил бутылочку в урну и направился к дому.
Как я и думал, подъезды больше походили на темные норы, нежели на входы в жилище. Безликие, грубые, грязные. Двор был тенистый, пустой и совсем без деревьев. Посередине песчаной площадки, за деревянным синим столом, сидела юная мама с коляской. Рядом с качелями, напротив второго подъезда, установив велосипед на попа, мальчишка лет десяти натягивал цепь. На тыльной границе двора, недалеко от качелей, лежали бетонные блоки. Я спокойно прошел вдоль подъездов, обогнул дом с другого конца и возвратился на угол.
Небо над головою вдруг прояснилось, и ветер стал мягче, опять вышло солнце. Теперь мне надо было узнать, по сколько
