- Как на исповеди. Это зачтется". Что было делать? Я рассказал ему все то, что я знал о Мериам и о Стиве. Они опасны для нашего общества. Для защиты своих идей они не постесняются применить ни бомбу, ни пистолет, ни кинжал. Она - красный агитатор, носит на своей груди в медальоне портрет лидера международных террористов. Он спит и видит, как бы ему вступить в контакт с русской шпионской службой. "Коммунисты! брезгливо резюмировал "угрюмый Дуайт". - А ты плохой американец. Все знал и столько времени молчал". Грустная история, в общем-то приключилась и с Мериам и со Стивом. Мне их было искренне жаль. Но трудно не согласиться с выводом "угрюмого Дуайта": "За свои убеждения надо платить". Потом я слышал краем уха, что Мериам долго и тяжело болела. Стив, кажется, перебрался в одну из отдаленных провинций Канады.
Да, разные пути избираем мы в жизни. очень разные. И все зависит от того, как и кому повезет. Повезет во всем. В любви, например. Это как раз та сфера, в которой мне везло реже всего. В колледже я засматривался на многих девушек. На меня - никто. Обидно, не правда ли? То, что произошло между мной и Карлин, частенько и сегодня бередит мне душу. А ведь было это несколько десятков лет назад. Карлин была премиленькой сокурсницей. Премиленькой и глупенькой. Была она из зажиточной семьи, с самого дальнего Юга. Училась в колледже отнюдь не по призванию или жизненной потребности, а по престижным соображениям. Представьте себе девушку со стройной фигуркой, но уже в девичестве предрасположенную к полноте, большой лоб, большой рот, сильный подбородок. Глаза голубые, нос пуговкой, волосы пепельные, ровные, до плеч. Это и есть Карлин, долгая на учение, скорая на гуляние и танцы.
Я взял ее силой, и то после того, как здорово подпоил мощным коктейлем, который сам придумал. В него входило что-то около трех сортов водки и стольких же разновидностей рома.
наутро Карлин была в ужасе. Она была воспитана в строжайшем пуританском духе. Потеря невинности до замужества считалась страшнейшим из всех грехов. Мне едва удалось успокоить ее обещаниями вечной любви и преданности. Она привязалась ко мне, как собачонка, подобранная сердобольной душой где-нибудь на севере в полярную зимнюю стужу. Мне с ней было поначалу легко. Все, что ей нужно было - это секс и обещания будущего счастья. Однако, признаюсь, мне стало не по себе, когда она через какое-то время объявила, что беременна. Мне нужно было что угодно, только не это. Жениться я не хотел, да и не мог.
Какой из меня жених, когда все мое состояние заключалось в стипендии штата, а весь мой гардероб - на мне? Да и рано. Я был убежденным сторонником взгляда на женитьбу, бытовавшего в древней Спарте. Аборт Карлин отказалась делать наотрез. "Если ты на мне не женишься, - заявила она, - я подброшу ребенка тебе. Сам будешь его воспитывать". Я сказал ей и раз, и два, и три, что жениться не собираюсь. Она продолжала меня преследовать с какой-то ожесточенной навязчивостью. В одно прекрасное утро я проснулся и понял, что ненавижу ее так, как не ненавидел еще никого. Все, что раньше в ней нравилось, теперь вызывало необъяснимое раздражение. То, что приводило в умиле- ние, теперь бесило бесконечно и неотступно. Мне стали ненавистными ее голос, фигура, нос, глаза - все. Иногда, когда она заводила со мной разговор (неважно о чем, о чем бы то ни было), я стискивал зубы и убегал прочь. Я чувствовал, что могу ее избить, даже убить. Самое имя ее, которое раньше я произносил нараспев и с нежностью, теперь вызывало во мне бешенство.
Однажды она заявила, что преподнесет мне сюрприз. Я усмехнулся, а она воскликнула: "Очень скоро ты будешь не смеяться, а плакать!". И убежала. Через час весь кэмпус был взбудоражен известием о том, что Карлин пыталась утопиться.
Ее вытащили из глубокого озера, расположенного неподалеку от колледжа, трое ребят. Они оказались случайными свидетелями того, как она бросилась в воду с высокого обрыва. Карлин увезли в госпиталь. Через какое-то время у нее сделался выкидыш. В колледже она появилась через месяц. Осунувшаяся, молчаливая, с блуждающим взглядом, она проучилась еще несколько месяцев и, так и не закончив курса, уехала домой. Она не сделала ни единой попытки более встретиться и поговорить со мной. Похоже на то, что теперь она избегала меня. Не знаю, был ли я доволен этим. Знаю только, что после отъезда Карлин я жалел о том, что случилось. Я жалел Карлин. Так же, как я жалел Эмайджу. Так же, как я жалел Стива и Мериам.
Я признаюсь в своих грехах без раскаяния и горечи от содеянного. Я хотел бы, очень хотел бы, чтобы люди умели подавлять в себе мерзость. К сожалению, она слишком часто оказывается сильнее человека. Человек, очищенный от мерзости - какое это могло бы быть совершенное создание!".
Глава четырнадцатая РУССКАЯ КУХНЯ
Первое впечатление, которое произвел Нью-Йорк на Картенева, было ошеломляющим. Он видел многочисленные изображения этого "Нового Вавилона" на всевозможных репродукциях (цветных и черно-белых), почтовых открытках; его панорама - в самых разных ракурсах, утреннем, дневном и вечернем освещениях, показанная с тротуаров и с самолетов, с океана и с континента, его районы - богатейшие и нищие, белые и черные, постоянно мелькали на экранах кино и телевизоров, на газетных и журнальных полосах. Но даже самые виртуозные фотоснимки, самые гениальные киноленты не могли заменить хоть и краткого, но непосредственного восприятия вечно меняющегося, вечно движущегося, вечно вздыхающего, жующего, спящего, моющегося, продающего, молящегося, танцующего, плачущего, ворующего, стреляющего, колющегося наркотиками, теряющего работу, пьющего, шьющего, голодающего, богатеющего, разоряющегося, умирающего и нарождающегося вновь города. Виктора потрясли необузданность фантазии и грандиозность труда, талантливый сплав которых застыл во многих шедеврах города-сфинкса. Находясь в свои краткие наезды по разным делам в Нью-Йорке, на его улицах и площадях, в скверах и парках, музеях и картинных галереях, гостиницах и ресторанах, наблюдая за его многорасовой, разноплеменной, стоязыкой толпой, проезжая через все эти греческие, итальянские, русские, арабские, китайские, еврейские кварталы, улицы, сеттельменты, он неизбежно думал о том, что нет и не может быть ни единого человека среди многих миллионов его жителей, который мог бы с полным основанием сказать: "Я знаю Нью-Йорк как свои пять пальцев". Нет, не хватит ни одной жизни, ни ста, чтобы пройти все его надземные и подземные, обитаемые и необитаемые лабиринты, чтобы проникнуть в такие места ( а их миллион!), которые открыты для избранных, а для всех других являются абсолютнейшим "табу", чтобы узнать хотя бы его главные тайны, раскрыть главные пороки, познакомиться с главными хозяевами. Ибо тайны там бдительно охраняет смерть, пороки - золото, а хозяева... у каждого фута земли, улицы, дома, района есть хозяева тайные и явные, дневные и ночные, де-юре и де-факто. И речь сейчас не о крысах и тараканах, хотя их - и тех и других "ночных хозяев" кухонь и подвалов в Нью-Йорке столько, что с лихвой хватило бы на всю Америку. Бог с ними! Тараканы и крысы в людском обличье пострашнее. Разумеется, они не являются монополией одного Нью-Йорка. Просто их там больше, чем в любом другом городе страны. Вообще, всего прекрасного, светлого, доброго, так же как и гнусного, мерзкого, отвратительного, в Нью-Йорке гораздо больше и оно гораздо заметнее, чем где бы то ни было. И не только потому, что он - самый большой город. Он - истинная столица Америки, ее визитная карточка, ее гордость и боль.
Бытует американская поговорка "Нью-Йорк - позор Америки, Сан-Франциско - краса Америки, Чикаго - душа Америки". Есть, однако, подозрение, что ее выдумали и настойчиво культивируют скорее всего не ньюйоркцы. Нет, Виктора Нью-Йорк покорил с первой минуты, с первого взгляда. И это нежное, радостное чувство знакомства, открытия, познания великого таланта и трудолюбия великого народа, воплотившихся в камне, стекле, металле, не уходило, а напротив, крепло со временем. Ему не помешало даже то, что случилось с ним среди бела дня на углу Пятой Авеню и Сорок второй стрит: Виктор вдруг почувствовал, как что-то острое уперлось в спину между лопаток, и услышал сиплый негромкий голос: "Не оборачивайся. Молчком выкладывай "зелененькие". Пикнешь - и ты труп". Брезгливо сморщившись от запаха гнили, приплывшего откуда-то сзади вместе с этими словами, он быстро достал из левого кармана брюк пятидолларовую бумажку, которую тут же кто-то вынул из его руки. Его обогнал метис, дурашливо улыбнулся, подмигнул, повертел перед глазами пустым шприцем без иглы. Получилась почти классическая иллюстрация к рассказу консула, с которым тот обращается ко всем, прибывающим в командировку. Светило яркое солнце, вокруг были люди, много людей. "Да, - подумал Виктор, вытирая платком вспотевшее лицо, - здесь, видно, в одиночку на прогулке не соскучишься". Через пять минут он обрел былое спокойствие, даже пошутил над собой мысленно: "Встреча советского дипломата с уличной мафией закончилась пятидолларовым облегчением". Что ж, подонки везде есть. И наркоманы - здесь по статистике каждый пятый что-то нюхает, курит, глотает, колет себе. Эпидемия.
