Авессалом поселился в каморке наверху, и эта теплая, но тесная каморка казалась ему раем по сравнению с сырым и темным подвалом в митавском доме герцогини.
Он был» без языка», так как не знал почти ни одного слова по – русски, но к его мрачной и вместе с тем жалкой фигуре скоро привыкла прислуга. Его приход на кухню всегда встречался веселым смехом и шутками, которых он, конечно, не понимал. Седой повар в белом колпаке дружески ударял его по горбу и при радостном хохоте дворни говорил с ласковой улыбкой:
– Ну, чертова кукла, заморский урод, садись – лопай!
Авессалом чувствовал, что над ним смеются, но нисколько не оскорблялся, так как видел под этими шутками человеческое отношение к себе, к чему он не привык в Митаве. Его кормили и поили как на убой. За это он строил уморительные гримасы, ходил на руках, кувыркался колесом, сохраняя свой мрачный вид. Дворня хохотала до упаду.
С упорством и настойчивостью, он стремился ознакомиться с русским языком и уже через несколько дней начал кое‑что понимать и говорить, забавно коверкая слова. Его охотно все учили языку, до такой степени смешно произносил он русские слова.
Ариальд, вообще знакомый с русским языком, за несколько дней так усовершенствовался в нем, что довольно бегло объяснялся. Но ему тоже было скучно. Он хоть пешком добежал бы до Москвы – посмотреть этот сказочный, роскошный город, где, как он слышал, так много храмов с золотыми куполами, роскошные дворцы царей и вельмож, где есть пушка, в которую он легко мог бы влезть, и такой колокол, какого нет во всем мире. Но он не смел и заикнуться о своем желании.
Из углового окна комнаты фрейлин была видна дорога в Москву. У этого окна любила стоять Юлиана и смотреть на эту снежную дорогу. Неясные чувства волновали ее. Не покажется ли знакомая фигура на горячем коне? Она ревниво таила свои чувства. Так и в это утро – она стояла у окна, с тоской и ожиданием глядя на далекий белый дуть.
Вот показалась карета, за ней одиночные сани, потом верховой.
– Едут, едут! – радостно вскричала она.
– Кто, кто едет? – спросила Адель, подбегая к окну. – Ну да это, наверное, сестры императрицы, – сказала она, приглядевшись, – И принцесса Елизавета… А за ними…
– Князь Шастунов, – быстро проговорила, вся вспыхнув, Юлиана.
Адель весело взглянула на нее.
– Ого, Юлиана, какая ты зоркая, – смеясь, сказала она.
Юлиана покраснела еще больше.
– Ты бы еще дальше узнала поручика Макшеева, – ответила она.
И обе девушки громко рассмеялись. Всякий приезд чужих людей развлекал их.
– Ну, Адель, скорее одевайся, – торопливо проговорила Юлиана. – Нас, наверное, призовут.
Молодые девушки, хотя и были одеты, торопливо бросились к зеркалу поправлять прически и проверить туалет.
Через несколько минут в комнату влетел Ариальд.
– Приехали, приехали, – кричал он. – Идите вниз! Ее высочество герцогиня Мекленбургская, принцессы Прасковья и Елизавета, да еще какие‑то две! Да наш князь!
«Нашим князем» маленький Ариальд называл Шастунова, как, впрочем, звали его и остальные в этом маленьком кружке.
– Баронесса Юлиана, – воскликнул он. – Побелитесь, вы красны как мак!
– Дрянной мальчишка, – полусердито закричала, Юлиана. – Я выдеру тебя за уши!
– А я пожалуюсь князю, – крикнул Ариальд, убегая.
Внизу прибывших женщин встретил Василий Лукич. Шастунов прямо прошел в дежурную комнату сменить караульного офицера.
– Императрица рада будет увидеть ваши высочества. Ее величество несколько расстроена. Она до сих пор печалуется о преждевременной кончине своего августейшего племянника. Но император уже погребен, и живые должны думать о живом. Императрице будет отрадно встретить своих близких.
За царевнами безмолвно и печально стояла Анна Гавриловна с дочерью. Траурное платье выделяло бледность лица Маши. Она похудела, глаза ее были красны от слез. Их присутствие не нравилось Василию Лукичу, но он ничего не мог поделать. Они явились под слишком могущественной охраной, чтобы он мог решиться удалить их. Притом Анна Гавриловна была дочерью канцлера, ссориться с которым не входило в планы Василия Лукича.
Он быстро взвесил все это в уме и почтительно, низко поклонился Ягужинской. Она едва кивнула головой.
Василий Лукич пристально взглянул на нее и чуть заметно пожал плечами, как будто хотел сказать: «Я знаю, зачем вы пришли, но никто не в силах помочь вам».
Он проводил гостей в маленькую приемную и поспешил доложить императрице. Через несколько минут два камер – юнкера широко распахнули двери, Василий Лукич громко произнес:
– Ее величество императрица!
И в сопровождении своих фрейлин и маленького Ариальда, поддерживавшего длинный трен ее платья, вошла Анна. Принцессы почтительно встали.
Прошло едва несколько дней, как они встречали императрицу во Всесвятском, но и за эти дни Анна побледнела и осунулась еще больше. В глазах горел мрачный огонь, губы были плотно сжаты.
– Здравствуйте, сестрицы, – приветливо, во без улыбки сказала она, целуя сестер. – А! И ты, Анна Гавриловна, – добавила она, заметив Ягужинскую. – А это кто, дочь твоя?
– Дочь, ваше величество, – едва сдерживая слезы, ответила Анна Гавриловна. – Маша.
– Я ее еще не видела, – продолжала милостиво Анна, протягивая руку Маше. – Поди сюда, красавица.
Маша порывисто бросилась вперед, прильнув к руке императрицы, и вдруг с громким рыданием упала на колени. Траурный креп ее расстилался по полу, из‑под черного головного убора выбивались полураспущенные темно – русые косы.
Сердобольная Прасковья Ивановна с глазами, полными слез, отвернулась к окну. Анна Гавриловна плакала, закрыв лицо руками. Юлиана и Адель казались растроганными. Елизавета нервно теребила в руках платок. Лицо герцогини Мекленбургской приняло суровое выражение, и она бросала негодующие взгляды на Василия Лукича, пораженного этой сценой.
Глаза Анны сверкнули.
– Встань, встань, – торопливо сказала она.
Но Маша рыдала все громче и говорила прерывающимся голосом:
– Ваше величество… Отец… в тюрьме… безвинно… Он верный слуга ваш и вашего дяди еще… Он… ничего… Смилостивитесь, государыня… Вы такая добрая…
Анна побледнела еще больше, и на мгновение ее глаза с такой угрозой остановились на Василии Лукиче, что он растерялся. Но сейчас же овладел собою и, стараясь поднять Машу, произнес:
– Ее величеству известно ваше дело. Вы напрасно заставляете страдать сердце государыни. Ее величество не может пока ничего сделать для вас.
Маша с отвращением оттолкнула его руку и прижалась лицом к складкам платья Анны.
– Императрица еще не сказала своего слова, – своим резким, грубоватым голосом произнесла Екатерина, злыми глазами в упор смотря на Василия Лукича.
– Встань, Маша, – настойчиво повторила Анна. – Послушай, милая девушка, – начала она, опускаясь в кресло. – Скажи своему дедушке, канцлеру, чтобы он сегодня же приехал ко мне, я поговорю с ним. Василий Лукич, – продолжала она, не глядя на князя, – я хочу, чтобы к графу Павлу Ивановичу в его заключении относились с должным уважением, без излишнего утеснения. Я хочу, чтобы Верховный совет незамедлительно рассмотрел его дело и представил нам о сем.
В ее тоне слышались повелительные ноты.
– Верховный тайный совет представит вашему величеству в свое время сентенцию, – ответил, кланяясь, Василий Лукич.
Он видел, что императрица раздражена, но все же своими словами дал понять, что приговор произнесет Верховный совет и только представит о сем императрице, как о совершившемся факте. Василий Лукич с умыслом не прибавил слов» на благоусмотрение» или» на утверждение», подчеркивая этим полную самостоятельность совета.
И это поняли все, кроме Маши, которую очень ободрили ласковость императрицы и ее слова. С просиявшим лицом она снова горячо поцеловала руку императрицы.
Анна сидела угрюмо, закусив губу.
Юлиана и Адель, не понимая слов, видели только, что эта миловидная, такая еще юная девушка сперва горько плакала, видимо, о чем‑то просила, а потом стала радостной. Значит, императрица удовлетворила ее просьбу. И они из‑за плеча императрицы ласково улыбались и кивали головой Маше. Маша тоже радостно улыбалась им в ответ.
Василий Лукич, уже вполне овладевший собой, почтительно стоял в стороне, нисколько не собираясь уходить, чтобы не оставить императрицу с сестрами.
Он даже был доволен разыгравшейся сценой. На первую властную попытку Анны показать себя самостоятельной он сумел ответить и указать ей, в присутствии ее сестер, что она ничего не может сделать помимо Верховного совета.
Чтобы рассеять тяжелое впечатление, сестры расспрашивали императрицу, когда она предполагает совершить свой вход в Москву. Будет ли на этот день снят траур?
