собирался избежать кой-чего еще. Поэтому сел в машину и поехал в «Тихий дом». Там Уилл впервые застал Грэйси с ее большими красными губами и странного цвета волосами. После похорон она, учитывая все эти перекрестные связи, казалась ему давней знакомой. Конечно, это не Стелла, зато сейчас она здесь, рядом. На заднем плане играла песня «Не бери в голову». Уилл угостил Грэйси латте и задал столько вопросов, сколько сумел придумать. Выяснилось, что муж ее погиб в автокатастрофе вскоре после их свадьбы – Грэйси забеременела, сообщила ему радостную весть, и вот он умер; что Клайд сейчас живет дома и ищет работу; что в пустующем трейлере Люси царит идеальный порядок. Когда Уилл, под звучавшую над головой песню Джексона Брауна «И река открывается для праведных», слова которой неизменно вызывали у него улыбку, открыл дверь кафе, намереваясь уйти, объявился Клайд. Он как раз вылезал из своей видавшей виды машины.
– Привет, Клайд, сегодня я впервые попробовал латте! – сообщил парню Уилл.
Клайд лишь улыбнулся в ответ и продолжил свой путь. Уилл поступил так же.
По возвращении домой, подъезжая к гаражу, Уилл поймал себя на том, что притормаживает – похоже, он готов включить заднюю передачу и укатить куда‑то в закат. Неужели он ничему не научился? Уилл припарковался, выскочил из автомобиля, вставил ключ в замок задней двери дома и, захлопнув ее за собой, устремился в подвал. Взялся за медную ручку и повернул ее.
Во время своего второго визита Анджелина, выйдя из автомобиля, мельком покосилась на трейлеры и на сооружение, над которым трудился Джон Милтон, после чего уже не сводила глаз с него самого: вот он пристегивает молоток к рабочему поясу, вот делает шаг вниз по лестнице, вот опирается на ступеньку… И смотрит на нее. Анджелина плотнее закуталась в свое черное пальто.
– Анджелина, Анджелина! – крикнул Джон Милтон.
– И вам привет, – ответила она, останавливаясь примерно в трех шагах от него.
– Там разноцветный шарф. Для вас.
Анджелина кивнула на деревянное сооружение.
– Странный у вас дом.
– Вы полагаете, я строю дом?
– Просто мне подумалось… – Анджелина оглянулась на трейлеры и вздохнула. – Наверное, я решила, что вы хотите иметь настоящий дом. Не знаю почему. Нелепость какая‑то.
– Это рекламный щит.
Она отступила на несколько шагов и села на землю лицом к сооружению, которое, в ее оправдание, вполне могло бы оказаться стеной дома, если этот дом планировали приподнять над землей. Теперь она видела, что оно, конечно, больше похоже на билборд. В нижней части рамы щита имелся деревянный выступ, опиравшийся на четыре столба – их‑то Джон Милтон и устанавливал, когда Анджелина приезжала в прошлый раз. Пространство внутри рамы заполняли шесть досок. С середины правого столба начиналось нечто вроде лестницы.
– Для реклам, нарисованных мной от руки, – пояснил он.
– Но их никто не увидит!
– Я увижу.
Анджелина глазела на билборд так, словно он мог исчезнуть прежде, чем она успеет все это осмыслить.
Джон Милтон подошел, сел рядом с ней, а потом растянулся на холодной земле.
– Люблю полежать возле щита. Мне нравится бывать в гостях у травы, у всех этих мириадов травинок. – Он выдернул один стебелек и сунул его в рот. – Ярко-зеленые! И сосна – чувствуете в воздухе сосновый аромат? Я всегда жалел, что воздух бесцветный.
Анджелина тоже легла на спину, коснувшись его руки и не понимая, нарочно ли она это.
– Воздух пахнет точно так, как в те времена, когда Люси постоянно ходила убираться. Я не помню офисов – только запах сосны. Мусорные баки были переполнены бумагой, не подлежавшей переработке. Люси вытаскивала листки без следов кофе и очень аккуратно складывала в стопочку. Помню, она еще стучала краем стопки по столу: тук-тук. В офисах Люси убираться не любила. Говорила, что строгие черно-белые интерьеры выпивают у нее все силы. А потому, когда решила, что запаслась бумагой на целую вечность, переключилась на дома. Их я уже помню.
– Я скучаю по Люси, – проговорила Анджелина.
– Я давно подыскивал себе участок, с тех самых пор, как ощутил гладкость первых виниловых реклам, сделанных на компьютере. Конечно, здорово видеть готовый плакат, который привозят в гигантских размеров ящике, но увязывать то, что я «нарисовал» на экране, с этой гладкостью тяжело. Мозг перенапрягается. Я знал, что мне понадобится широкое открытое пространство, где будет достаточно места для постройки задуманного, чтобы я по-прежнему мог чувствовать движение своей руки и видеть, как возникает нечто реальное.
– Как вы взялись за рекламные баннеры?
– Это долгая история. Люси всегда хотела слушать ее с начала до конца.
– Я тоже хочу.
– Я учился в школе, и в марте выпускного года в витрине магазина появилось объявление. На нем было написано красным фломастером: «Требуется художник по рекламе. Обращаться в „Рекламное агентство Северной Джорджии“, Стейт-стрит». Я обратился и нарисовал для Коди (ну, тогда еще мистера Калхуна) рекламу на обороте листка с домашним заданием по алгебре. И на следующий день приступил к работе – через два часа после уроков. После окончания школы перешел на полную ставку. Нас было трое: мы с ним и Патти. – Джон Милтон повернулся к Анджелине. – В этом месте Люси всегда спрашивает: «Патти?», словно не помнит ее.
– Патти? – спросила Анджелина.
– Патти было двадцать три. И благодаря ей я узнал, что люблю женщин постарше, так же как люблю мелки, у которых давно стерся кончик и они почти распались на кусочки. Патти всегда утверждала, что называет ложку ложкой, но ко мне она обращалась «мистер Большой Бык». Мне это прозвище нравилось, потому что в нем два «Б». А еще Патти говорила, что я жесткий снаружи и мягкий внутри. Я отвечал, что по описанию это похоже на яйцо.
«И на шоколадный батончик», – подумала Анджелина.
Джон Милтон повернулся на бок, лицом к ней.
– В этом месте Люси всегда говорит: «И на шоколадный батончик».
Анджелина взяла его за руку и тоже повернулась на бок, лицом к нему.
Джон Милтон на минуту закрыл глаза.
– Когда я впервые очутился на большом складе с гигантской дощатой рамой, у меня захватило дух. Мне ужасно хотелось этим заниматься, но как обойтись без карточек и блокнотных листков из запасов Люси? Я почувствовал себя большим и маленьким одновременно. Но мистер Калхун принес подвесной проектор, похожий на тот, что был у нас в школе. Оказалось, я должен рисовать как обычно, после чего рисунок наносили на стекло и проецировали по четвертям на бумагу. Всё, что мне оставалось сделать, –
