– А хоть и с вами! Мне все равно!
– Ну, ин! Тогда готовсь. Наши седлают!
– А я за конями послал!
Наташа сидела безмолвная, печально опустив голову. «Словно в сказках о разбойниках, – думала она, – и что я поделаю». Но в то же время в душе ее складывалось решение о смерти.
– Есть кони! – сказал, входя, Горемычный. Василий встал.
– Так и я на Пензу! – сказал он Гришке.
– Слушай, – обратился он к Наталье, – я тебя вязать не буду, но если ты станешь руками махать, всю перевяжу и к торокам прикреплю!
Наталья покорно опустила голову.
– Идем!
Василий вывел ее. Казаки усадили ее в седло. Василий вскочил на коня, и они поскакали.
Странные чувства волновали Василия. Он и любил, и ненавидел теперь Наталью. Ему хотелось и осыпать ее поцелуями, и бить; хотелось упасть к ее ногам и зарезать.
Наталья же словно окаменела. В душе ее не было ни печали, ни отчаяния, ни страха, в уме – мыслей.
А сытые кони мчали их по глухой степи, и топот их звонко разносился по воздуху.
Прилуков – князь едва дал передохнуть своему войску и тотчас двинулся на Самару, которая с такою же легкостью передалась ему, с какой недавно Стеньке Разину.
Из клетей и амбаров и из разных скрытных мест повылазили перепуганные насмерть бояре, дворянские дети, дьячки и подьячие.
Князь Прилуков тотчас поставил временного воеводу, открылись застенок и тюрьмы, и снова кровь полилась широкой волною, только на этот раз с переменою ролей. Вокруг Самары и по берегу, словно роща, выросли ряды виселиц, и на них закачались казаки, бунтовавшие холопы, башкиры, стрельцы – изменники и перекинувшиеся посадские.
Прилуков сидел в Самаре три дня, каждый день во все стороны рассылая отряды для поимки воров, и со всех концов их приводили десятками.
Воевода по чести чинил каждому допрос и потом казнил.
– Вот так здорово! – смеялся Дышло. – Как мы их разметали, князюшка! Словно кречет глупых ворон!
– Пожди, – отвечал князь, – крамола‑то, вишь, как проказа рассыпалась! До Москвы, бают!
– Здесь‑то, князюшка, мы ей дыхнуть не дадим! Князь качал головою и вздыхал.
– Крови‑то, крови напрасной сколько!
Он жалел холопов, которые как бессмысленное стадо овец за одним бараном шли по слову пьяного казака, не зная куда, а теперь десятками гибли на виселицах, корчились на колах…
Через три дня в Самаре побледнел призрак Разина, и князь встрепенулся:
– В Саратов! – сказал он старшим начальникам своего войска.
Если бы кто видел сердце князя во время нахождения в Самаре, тот назвал бы это геройским подвигом.
Мысль о Лукоперовых и их вероятной участи не давала минуты покоя князю. В то же время смутно в нем пробуждалась надежда, что, может быть, они успели укрыться, спастись от мстительной расправы разбойников, и эта надежда волновала его глубокой радостью. Так бы и полетел он в Саратов, но воинский долг заставлял его быть в Самаре, и он, мучаясь и терзаясь, оставался.
И наконец выступил… По дороге ему встречались мятежные шайки, еще не знавшие о поражении Разина, встречались и беглецы из‑под Симбирска, и вновь образуемые отряды. Он разбивал их один за другим, забирал пленных и быстро двигался к Саратову.
Гришка Савельев с казаками уже оставил город, и только не многие пьяные и охочие до наживы еще толкались по улицам города, когда показалась первая сотня княжеского войска.
Посадские с воплями о помилованье раскрыли ворота, раздался колокольный звон, и священники вышли навстречу князю с крестами.
– Много лет государю Алексею Михайловичу! – кричала толпа.
– Смерть разбойникам!
– Смилуйся над нашим убожеством!
Посадские вмиг переловили запозднившихся казаков, с десяток гультяев тоже попали под опалу, вокруг воеводского двора, где остановился князь, затолпился народ.
Князь Прилуков вышел на крыльцо.
– Нет у меня государева указа о милости, – сказал он, – сами ее заслужите! Всех воров и изменников сюда во двор приводите, а сами крест на верность государю целуйте. А пока что, может, кто из бояр, дьяков али подьячих жив остался, так ко мне его!
– Есть, есть такой! – закричали в толпе голоса.
– Мы его мигом!
– Он в Успенской церкви в чулане жил!
Толпа бросилась к Успенской церкви, и скоро к Прилукову привели оборванного, худого и дрожащего от страха мужчину.
Прилуков позвал его в горницу.
– Кто и как жив остался? – спросил он.
– Смилуйся! – воскликнул тот, падая на колени. – Боярский сын Калачев есмь, а в животе пощадил атаман разбойный!
– За что?
– Знахаря ему нашел! Заболел у него кто‑то. Он словно бешеный рыскал, а я тут. Показал ему Викешу, он и отпустил!
– Кто Викеша?
– А знахарь, милостивец, знахарь! Атаману‑то большая нужда до него была!
– Встань! – сказал Прилуков. – Ты при взятии‑то города был?
– Был, милостивец!
– Всех избили?
– Всех, милостивец! Три дня били.
– И… – князь заикнулся, – Лукоперовых?
– Их в первую голову. Их и воеводу! Васька‑то их особливо мучил. Из‑за них, может, и город взяли.
– Что ты брешешь? Как из‑за них? Кто этот Васька?
– Истину говорю, милостивец! Святую правду. Васька Чуксанов – это атаман ихний, казацкий. Допрежь у нас помещиком был, дворянским сыном, а потом, как его выдрали… – и боярский сын Калачев подробно рассказал князю историю вражды Лукоперовых с Чуксановым, его неправедное наказание и месть за это.
– Да вражда‑то в чем пошла?
– А слышь, быдто он за их доченькой ударял!
Князь вспыхнул, как зарево.
– Брешешь, собачий сын! – крикнул он.
– Да ведь бают, – испугался Калачев, – люди ложь, и я тож. Я‑то не видел!
Князь успокоился:
– А с ней что? С Натальей?
– Да и ее, надо быть, убили, голубушку! Всех били. Деток малых и тех!
Князь закрыл лицо руками и опустил голову на стол. Калачев стоял в тревожном ожидании. Наконец Прилуков поднял голову.
– До другого наказа, – сказал он, – быть тебе тут воеводою. Собери приказных себе, стрельцов. Суди мятежников строго, но праведно. С каждого допрос снимай.
Калачев упал в ноги, не помня себя от радости.
– Батюшки, за что такая милость?
Князь усмехнулся:
– На безлюдье и Фомка дворянин! – сказал он. – Иди, а я объявку сделаю!
Он объявил народу о назначении Калачева временным воеводою.
В тот же день начались допросы и казни, и вокруг Саратова, словно грибы после дождя, вырастали виселицы. Отряды князя поехали в разъезды.
А сам князь в первое время словно обезумел. Он не ел, не пил и, сидя на лавке, уныло глядел перед собою, не в силах собраться с мыслями.
Убита! Замучена! Может, и опозорена…
Та надежда, смутная, как бледный свет, пробивающийся сквозь тучи, которая влекла его из Казани, которая давала ему жизнь, силы, энергию, угасла и с нею угас и всякий интерес к жизни. Словно надвинулась гробовая крышка и захлопнулась наглухо, и нет ему уже ни радости, ни света, ни спасения.
Дышло смотрел на него и убивался.
– Батюшка князь, да с чего ты это? – говорил он ему. – Смотри, сколько мы делов наделали. Государь отличит тебя. Вот сам увидишь!
Князь слабо махнул рукою.
– Чего махать‑то? Дальше идтить надоть! Князья‑то, чай, тоже не дремали. Гляди, все к Пензе подобрались, а мы тута!
– Пойдем, пойдем! – вяло ответил князь.
– Диво, да и все! – бормотал Дышло, разводя руками. – Допрежь что сокол был, а теперя… на!
В домике отца Никодима царили страх и уныние.
Марковна едва оправилась от испуга, отец Никодим с трудом разгибал старую спину, бедный Викеша с разрубленным плечом стонал и метался на той самой постели, где лежала ранее Наташа.
Но все они забывали о своих недугах и потрясениях, сокрушаясь об участи Наташи, к которой привязались со старческой бескорыстной преданностью.
Попадья плакала неустанно.
– Девка горемычная! – стонала она. – Матушки не знала, отца с братцем разбойник замучил и теперь, поди, над нею глумится! Ох, горькая! Лучше бы умереть ей в одночасье!
– Не греши, Марковна, не греши! – останавливал ее отец Никодим. – Господь ведет праведных путями неисповедимыми, и николи не знаешь, что во спасение, что на погибель…
– О – ох, – стонал Викеша, – сабля разбойника на погибель, чую, отец!
– Не греши! Телу в погибель, душе во спасение. Да пожди! Может, и выздоровеешь!..
В день новой присяги он вышел на площадь с крестом и вернулся домой в первый раз улыбаясь.
– Марковна, Викеша!. – сказал он. – А как Наташа‑то того князя звала, из Казани?
– Прилуков, о – ох! – простонал Викеша.
– А что? – спросила Марковна.
– То, – ответил отец Никодим, – что здесь он! Пришел с воинами и спас град наш!
– Что же? – не понимая, повторила Марковна.
– Да к тому ж дознал я нонче, куда этот антихрист с голубкою ускакал. Пойду к князю, и он сейчас погоню нарядит. На том поклонюсь!
Марковна встрепенулась.
