- Вот это уж нет! - возмущенно взмахивал руками Кац. - Бумажку! Я себя документами не обременяю! Как вам такое в голову могло придти?
- Тогда без бумажки, - немедля соглашался Леднев. - И через сто лет "Обнаженная" будет висеть в Третьяковке, поверьте мне. Вот вам моя рука!
- Оставьте свою руку при себе, - парировал Кац. - Почему через сто, почему не раньше?
Будущее представлялось Кацу хрустальным шариком, покачивающимся на ниточке перед его лицом - только руку протяни... Не было ни близкого будущего, ни далекого - просто Будущее: то, что еще не случилось и не произошло. Будущее не убегало вдаль, как степная дорога между холмами, как река меж берегов. Перспектива была к нему совершенно неприменима, как и время. Оно скорее напоминало плоскостное изображение на холсте - насыщенный густой рисунок с подмесом старого золота и изумрудной зелени. Вот как "Черная обнаженная на высоком мосту".
Тот мост соединял две башни: Вавилонскую и Спасскую. Первая легла в пыль и песок, вторую венчает красная пентаграмма. На смену пентаграмме придет лев или орел, черный квадрат или золотой круг-точка. Кац не загадывал, когда это случится, символы его не занимали. Он не верил в коллективный разум человечества, поэтому дожидаться всеобщей справедливости было бессмысленным делом. Вселенское зло не победит, но зло человеческое всегда опережает добрые намерения на полшага. Зло и, пожалуй, глупость.
Из Кзылграда, из-под шутовского колпака с бубенцом легко было смотреть вокруг. Москва была далеко, но в то же время и близко - как карандашный рисунок на столе. Не Бог жил в Кремле, а неприступный идол с медным лбом и брильянтовой прямой кишкой; а с Богом можно было напрямую поговорить о чем угодно и здесь, в Желтом медресе, - ну хотя бы об искусстве. Бог, таким образом, жил в Кзылграде, и Кац жил, и они ладили. А политика Бога не увлекала, он давал тварям человеческим полную возможность перебеситься. И Каца не увлекала.
А что до подземного ледневского запасника, то Кац склонялся картины дать. Где картине лучше, чем в музее? Такого места пока еще не изобрели. Картины - дети, да, но и дети уходят от родителей в большой мир; а музей и есть мир картин. И если запасник заперт покамест на замок - что ж, тут Леднев прав: лет через сто отопрут. Может, и раньше.
Кац отобрал для Леднева восемь картин. Все восемь, задолго до истечения прикинутого срока, Мирослав Г. обнаружил в учреждениях бытового хозяйства города Курбан-Али, посреди пустыни. Неисповедимы пути твои, Господи, да и цели никак не расшифровать.
Восьмую, последнюю картину Мирослав нашел в мастерской по починке телевизоров. Хозяин мастерской, молодой человек с лицом, обезображенным пендинкой, расстался с Кацем без печали.
- Бери, если надо, - сказал молодой человек. - Я на этот гвоздь зеркало повешу - смотреть... Ты сам с России?
- Ну да, - сказал Мирослав и для камуфляжа добавил: - С Пензы.
- Там в Пензе у вас устроиться нельзя? - спросил молодой человек, снимая картину. - Я в телевизорах хорошо разбираюсь, никто не жалуется.
- Нам мастера нужны, - щедро обнадежил Мирослав. - Приезжай - помогу.
Мастерская сплошь была заставлена телевизионными ящиками, экраны некоторых светились и дергались. "Вновь обострилось положение в Израиле, услышал Мирослав Г. и навострил ухо. - Израильские войска при поддержке танков и вертолетов вторглись в сектор Газа и захватили приморскую часть города".
- Сделай получше! - попросил Мирослав. - Не видно ничего!
Молодой человек похлопал по бокам ящика и покрутил ручки. Появилось изображение. По берегу, расшвыривая песок, ехал танк. Бежали солдаты, слышалась стрельба. Мирослав определил: били из танковых орудий.
"Взорвано несколько кустарных мастерских по производству ракет "Кассам", - продолжал диктор. - В одной из мастерских обнаружен перевалочный пункт для нелегального ввоза "жриц любви" из стран СНГ в тель-авивские бордели. Как сообщают палестинские источники, среди мирного населения есть жертвы".
На экране два израильских солдата заботливо тащили под руки Серегу, волочившего ноги.
- Нет, ты слыхал? - с отчаянием глядя на молодого человека, спросил Мирослав. - Жертвы у них есть!
Глеб Петухов парил ноги в тазике, сидя под фальшивым Тышлером в галерее "Золотой скарабей" на блошином рынке.
- Натер, понимаешь, - объяснил Глеб свое занятие Мирославу Г., стоявшему молча. - Джоггинг делаю каждый день, врач один знакомый прописал.
- На кой тебе джоггинг? - искренне удивился Мирослав. - Ты вон какой лось!
- Для здоровья полезно, - сказал Глеб Петухов. - Ну как съездил?
- Как, как! - сказал Мирослав. - Серега где? Его по телеку показывали.
- В больнице, - ставя ноги на полотенце, сказал Глеб. - Живой.
- А Хаим? - дрогнувшим голосом спросил Мирослав.
- Сидит, - сказал Глеб. - Эти козлы, мебельщики, винты какие-то паяли для ракет. Им бабки дай, они тебе что хочешь напаяют вместо того, чтоб нормально жить. Вот всех и замели, кто под руку попался. - И повторил убежденно: - Козлы!
- А фотки где? - допытывался Мирослав. - Я ж там целую пачку оставил.
- В военной прокуратуре, - предположил Глеб Петухов, - если не сгорели. Дом-то - тю-тю! Все разнесли под корень.
- Ничего, значит, не пропало? - облегченно предположил Мирослав.
- А что там, спрашивается, могло пропасть? - разозлился Глеб Петухов. Атомная бомба? Рваные галоши? Что?
- Ну зачем... - покачал головой Мирослав. - Хаим штук пять моих картин уже успел наклепать - куда они делись? Их если кто подобрал, то понесут продавать. Понимаешь?
- Съезди в Газу да посмотри, если хочешь, - буркнул Глеб. - Кто их там купит-то?
- Не обязательно там, - сказал Мирослав Г. - Они тумбочки свои тоже не там толкали, а у нас в Париже. В том-то, Глеб, и дело.
- Ну не знаю, - не озаботился Глеб Петухов. - Все может быть... Пойдем, что ли, рванем по кружке пива, пока нас с тобой не засадили.
В пивной, за ободранным круглым столиком, сидел рослый бухарец с лицом, похожим на вареное коровье вымя, и отмахивался от мух русской газеткой. Глеб многозначительно ему кивнул, как человеку, с которым его связывает интересная коммерческая тайна.
- Смотри, Кац! - прошептал Мирослав. - Там написано - "Кац"!
- Ну и что! - беззаботно отмахнулся Глеб. - Тут этих Кацев...
- Да нет! - нетерпеливо перебил Мирослав. - Матвей, Матвей Кац!
- Шмуэль! - потянулся к бухарцу Глеб Петухов. - Дай газетку глянуть, сейчас отдам.
- "Матвей Кац - гениальная жертва Холокоста, - вслух прочитал Мирослав. - Как сообщает попросивший не называть его армейский источник, в ходе последней операции армии обороны Израиля в Газе были обнаружены уникальные картины еврейского художника Матвея Каца. Картины, несомненно, обладают огромной художественной и исторической ценностью. Источник отмечает, что художник - возможно, жертва Холокоста и его произведения попали в арабские руки по каналам, соединявшим гитлеровский Берлин с пронацистскими элементами на Ближнем Востоке... Перепечатано из газеты "День и ночь", перевод с иврита". Ну что скажешь?
- Хаима прижмут с этим Кацем, - сказал Глеб Петухов. - Так что срочно делай ноги!
Жан-Луи Ронсак в своем поместье под Парижем был почти рад тому, что этот подозрительный русский князь потерялся где-то на просторах мира, то ли в Нью-Йорке, то ли в Сибири. Потерялся - значит, пропал, значит, рисунок Каца не придется возвращать законному владельцу. Нет худа без добра, как говорят загадочные русские люди, и они совершенно правы... Поэтому, когда Мирослав Г. позвонил ему из аэропорта "Ле Бурже", Ронсак испытал легкую досаду.
- Я прилетел, - доложил Мирослав. - Сейчас беру такси и еду.
- Нашли что-нибудь? - разведал Ронсак.
- Восемь штук, - сказал Мирослав. - Все масло. Чуть не погиб.
- Жду вас, - сухо сказал Ронсак и положил трубку.
Подъезжая к Фонтенбло, Мирослав решил такси не отпускать: он устал и проголодался, ему не хотелось здесь рассиживаться. Восемь холстов Каца, снятых с подрамников и свернутых в трубу, жгли ему руки: сколько? Сколько Ронсак предложит за картины? Может, лучше взять приличный задаток и ждать, пока цены подскочат до небес? В конце концов это только первые восемь, есть же где-то и другие - не в песках, так во льдах, какая разница... Про Бурлюка и безымянную акварель Мирослав не собирался и заикаться: Ронсак здесь ни при чем, с ним договоренность была только о Каце.
Увидев Мирослава Г. на пороге своего кабинета, Жан-Луи Ронсак чуть поморщился: на него, счастливо улыбаясь, глядел оборванец в драном пиджаке и варварских галошах на босу ногу.
- Что за вид, князь? - изумленно спросил Ронсак. - Вас ограбили разбойники?
- Не дай вам Бог пережить то, что я пережил, - с достоинством сказал Мирослав. - Зато я выполнил ваше поручение, и это главное. Смотрите!
Распустив бечевку на рулоне, Мирослав Г. раскатал холсты по полу. Ронсак поднялся из-за стола и подошел поближе.
- Фантастика! - переводя взгляд с картины на картину, пробормотал Ронсак. - Невиданно... Это все из России?
