догорало полено. Изабелла сразу направилась к дивану и с наслаждением погрузилась в подушки. Остин устроился рядом.
– Кофе будешь? – спросил он. – Эмми сказала, он на кухне.
– Буду, – ответила Изабелла. – Думаю, выпить чего-нибудь горячего не помешает.
Остин принес две чашки с дымящимся напитком и поставил их на кофейный столик.
– Тоже будешь? – удивилась она. – Ты ведь не пил кофе.
– Теперь привык, – улыбнулся он. – Черный, без сливок и сахара – как ты любишь.
Изабелла быстро наклонила голову, стараясь избежать его взгляда. Ей было больно видеть Остина таким покорным. А каким гордым он всегда был! Она взяла в руки чашку и медленно, не говоря ни слова, стала пить горячую черную жидкость.
«Сейчас я читаю книгу, – писал он в одном из последних писем, – в ней у главного героя, солдата, умирает девушка, ждавшая от него ребенка, и я вдруг представил, что эта девушка – ты, а я – тот мужчина, и мне много дней не давала покоя эта мысль».
Изабелла долго думала об этом письме, представляя себе, как он, один в комнате, день за днем читает эту книгу и переживает за судьбу выдуманного мужчины и умирающей девушки. Как это не похоже на него! Ведь прежде он смеялся и называл ее глупышкой, когда она жалела вымышленных героев из книг.
Они выпили кофе и, наклонив чашки, подобрали последние теплые капли. В камине на мгновение ярко вспыхнул голубой огонек и тут же погас. Среди белесого пепла сгоревшего бревна, мерцая и затухая, еще тлели красноватые угольки. Остин взял ее за руку, переплетая свои пальцы с ее. Она не сопротивлялась, однако ее рука оставалась холодной и бесчувственной.
– Я вот тут думал, – медленно заговорил Остин, – думал о нас все время, что был в разлуке с тобой. Мы ведь через многое прошли вместе, сама знаешь.
– Да, – осторожно согласилась Изабелла. – Знаю.
– Помнишь, как однажды в пятницу мы задержались в городе, опоздали на автобус и остановили тех шальных ребят, которые нас подвезли?
– Да, – ответила она, вспомнив, как все тогда было прекрасно и одновременно мучительно. Ей было больно от его слов!
– А помнишь того психа, что сидел сзади? – не унимался Остин. – Он еще рвал доллары в клочья и выбрасывал в открытое окно, чтоб они разлетались в воздухе.
– Как такое забудешь, – ответила она.
– В тот вечер мы видели рождение ребенка, – сказал он. – Ты впервые была в больнице, убрала волосы под белую шапочку и надела белый халат, а глаза у тебя над маской потемнели от волнения.
– Я боялась, кто-нибудь поймет, что я не студентка.
– Ты изо всех сил вцепилась в мою руку, когда врачи старались заставить малыша дышать, – продолжал Остин. – Ты молчала, но на моей ладони остались маленькие красные полумесяцы от твоих ногтей.
– Это было полгода назад. Теперь я вела бы себя иначе.
– Я не о том. Мне как раз понравились эти красные метки. Было больно, но мне понравилось.
– Тогда ты так не говорил.
– Я много чего тогда не говорил. А здесь мне постоянно лезет в голову все, о чем я молчал. Лежа в постели, я постоянно думаю о нас.
– Ты просто очень долго живешь один, – сказала Изабелла. – Когда вернешься в свой медицинский, к прежней жизни, эти мысли тебя оставят. Тебе вредно много думать.
– А вот тут ты не права. Я долгое время не признавался себе, но теперь понимаю, что именно это было мне необходимо. Уехать далеко и подумать. Здесь я начинаю сознавать, какой я на самом деле.
Изабелла смотрела в пустую чашку из-под кофе и машинально возила по дну ложечкой.
– Тогда скажи мне, – мягко проговорила она, – какой ты?
– Ты уже знаешь, – ответил Остин. – Знаешь лучше, чем кто-либо.
– Похоже, ты в этом уверен. А вот я не очень.
– Нет, знаешь. Тебе были известны мои порочные черты, но ты не покидала меня, как бы сильно они ни проявлялись. Ты всегда возвращалась.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ты не понимаешь? – спросил он удивленно. – Я хочу сказать, ты всегда принимала меня таким, какой я есть. Как в тот раз, когда я рассказал тебе про Дорис, а ты заплакала и отвернулась. Ты сидела у окна машины, смотрела на реку, плакала и молчала. Тогда я был уверен, что это конец.
– Я помню, – сказала Изабелла. – К этому все шло.
– Но потом ты позволила себя поцеловать. После всего, что случилось, ты позволила себя поцеловать, продолжая плакать, и мои губы были мокрыми и солеными от твоих слез. После этого поцелуя все опять стало хорошо.
– Это было давно. Теперь все иначе.
– Конечно, иначе – я не хочу, чтобы ты когда-нибудь плакала. Ты веришь мне? Понимаешь, что я пытаюсь сказать?
– Думаю, да, но не уверена. Ты ведь никогда раньше не говорил со мной так. Всегда приходилось гадать, что ты имеешь в виду.
– Теперь с этим покончено, – уверенно заявил он. – И мой уход отсюда ничего не вернет. Я покину санаторий, и мы начнем все с чистого листа. Год – не такой долгий срок. Не думаю, что меня задержат больше чем на год, а потом я вернусь.
– Я должна кое-что знать, – сказала она. – И должна спросить об этом прямо – словами.
– Неужели сейчас нужны слова?
– Мне необходимо знать одну вещь. Скажи, почему ты захотел, чтобы я приехала?
Остин посмотрел на нее, и в его глазах отразился ее страх.
– Я больше не мог без тебя, – признался он тихо. И, немного поколебавшись, негромко добавил: – Ужасно, что я не могу тебя поцеловать.
Он уткнулся лицом в местечко между ее шеей и плечом, запутавшись в волосах, и Изабеллу вдруг обожгли его слезы.
Потрясенная, она не двигалась. Исчезла вытянутая комната с синим рисунком на обоях и геометрические узоры света, а снаружи снежные горы заполняли собой непроглядную тьму. Ветер больше не дул, все замерло и успокоилось.
Дорогие покойнички
– Мне плевать, что говорит Герберт, – объявила миссис Нелли Михан, кладя в чай две ложки сахара. – Однажды я видела ангела. Это была моя сестра Минни, я видела ее в ночь смерти Лукаса.
Поздним ноябрьским вечером они сидели у пылающего камина в новом доме Миханов. Их было четверо: Нелли Михан, ее муж Клиффорд; Герберт, кузен Нелли, живущий с супругами с того самого дня, когда рыжеволосая жена бросила его во время сенокоса примерно двадцать семь лет назад; и Дора Сатклифф, заглянувшая на чай по пути домой в Сакстон-Слэк после посещения подруги Эллен, которая только что вышла из больницы после удаления катаракты.
Догорающий огонь все еще излучал теплое сияние, от старого алюминиевого чайника на плите шел пар. В честь прихода Доры Нелли Михан постелила на стол скатерть с ручной вышивкой в виде венков из фиалок и мака. На блюде из коллекции «Голубая ива» лежали пироги со смородиной и булочки с маслом, а в небольшой хрустальной вазе – фирменное крыжовенное
