и сжал руку отца выше локтя. — Сегодня ты совсем молодец! Чего ты хотел маме сказать? Она ничего не поняла.
— Завещание… хочу…
— Кому? Что завещаешь?
— Вам всем… поторопитесь…
Немного посовещавшись с матерью, сын умчался в нотариальную контору, вскоре, раскланиваясь и забегая вперед, ввел он девчушку с папкой и печатью в узеньких, как птичьи лапки, руках.
— Здравствуйте, — пропищала девчушка тоже птичьим голоском, когда ее подвели к койке Петра. Тот не ответил и даже не шелохнулся. Девчушка вопросительно посмотрела на сына и жену сантехника: не опоздала ли?
— Пап, тут к тебе… Ты просил… ну, этот… — затряс сын за рукав отца.
— Нотариус, — подсказала девчушка, прижимая к груди папку.
— Да, нотариус. Ты что-то хотел ему сказать? Говори скорей, а то время идет, за часы платим.
Девчушка придвинулась ближе к сантехнику и спросила:
— Ваша фамилия, имя, отчество?
— Ко… ко… был…
— Кем был? — не поняла девчушка с лапками.
— Никем он не был. Кобылкин он. Фамилия его такая. И у меня такая же, наследник я. По прямой линии. Первый после жены его.
— Не надо. Он сам должен отвечать, — заявила нотариус, строго посмотрев на сына-слесаря. — Имя?
— Пё… пё… тр.
— Отчество?
— Ге… ге…
— Герасимович, — опять вмешался сын, не выдержав запора слов у отца. Нотариус молча записала.
— Год, месяц и день рождения?
— В апреле пятьдесят первого, — подключилась тут и жена. — В один день с Лениным родился.
— Двадцать второго, — подсказал сын. — Только пошел другой дорогой.
— Да уж лучше бы не ходил, — с тоской в голосе усомнилась в выборе дороги жена.
— Что вы хотите завещать? — спросила нотариус и почему-то посмотрела на голые стены, на сына. Сын сотворил удивленное лицо и поджал плечи.
— Хо… хо… чу, чтобы, — зашевелил бледными губами Кобылкин, — со мной положили в мо… могилу ружье ту… тульское… одно… ствольное…
— Но ружья на учете в милиции? Я знаю, у папы есть ружья, и он их всегда регистрирует, — несмело заявила девчушка, сожалея, что не может исполнить последнего, в общем-то, пустячного, желания бедного слесаря.
— Оно… оно не заре… ре… гистр…
— Понятно, — радостно закивала головой девчушка.
— Оно без курка… его сын отви… отвинтил… и боек по… потерял. Я его там… все равно делать будет… нечего. Хорошо бы… инструмент прихватить… с собой…
— Понятно, понятно, — продолжала кивать девчушка. — Так. Завещаю положить в могилу ружье…
— …тульского завода, — продолжил Кобылкин, разговариваясь постепенно, — удочку с ка… с катушкой «Дельфин», резиновые сапоги, которые без латок, зеленые, их под голову можно, подошвами наружу, а… а те, с латками, это не пиши, голенища отрезать и будут как галоши… на огороде…
— Пап, ты не отвлекайся на дырявые галоши, — нетерпеливо перебил его сын. — Ты о главном: где деньги, сколько их?
Выслушав сына, Кобылкин продолжил:
— …а также жену Вар… вар… вару Сергеевну, уро… урожденную Тар… тара… торкину…
— Чего-чего он там? — повисла на плече девчушки, заглядывая в листок, жена сантехника, урожденная Тараторкина. Та стала читать записанное:
— «…завещаю положить в могилу ружье тульского завода, удочку с катушкой «Дельфин», резиновые сапоги, зеленые, под голову, подошвами наружу, а также… — Тут девчушка с испугом посмотрела на жену сантехника и тихо проговорила: — Жену Варвару Сергеевну, урожденную Тартараторкину…»
— Тараторкину, — уточнил сын.
— А мавзолей он построил? Или гробницу? Или холм земли какой натаскал этот Тутайхамон?!
— Тутанхамон, — поправил сын мать, щеки которой горели адским огнем.
— Хрен с ним, с твоим Хамоном! — уже кричала Тараторкина. — Положить рядом жену! Ишь, князь какой! Всю жизнь издевался, и там ему еще надо!
Девчушка широко раскрытыми глазами смотрела на страшную в гневе жену сантехника и только крепче сжимала вспотевшей рукой-лапкой доверенную печать нотариуса.
— Бутылку ему рядом и больше ничего! — не могла остановиться, не желая быть заложницей, эмансипированная временем Тараторкина.
— Мама! — с упреком сказал сын. — Не надо! Пусть говорит, пусть пишут, разберемся потом сами.
— Ну да! Запишут! А потом попробуй не сделай. По судам затаскают его родственнички! Скажут, не мог он просто так сказать, были у него на это причины.
— …жену Варвару Сергеевну, урожденную Тараторкину, — продолжал тихо Кобылкин, не обращая внимания на выкрики жены, — прошу на единовременное пособие сделать поминки, на которые пригласить всех сантехников ЖЭСа, кроме Задвижкина Василия, который недостоин этого почета…
— Не одно, так другое! — всплеснула руками жена. — Этих сантехников целый полк, и пьют, как в бочку льют. Это же мне все продать надо, все, что от мамы досталось. Единовременное пособие! — передразнила она мужа. — На это пособие крышки от гроба не купишь, а тут пои этих бездельников!
— А на деньги, что соберут друзья, — продолжал слесарь, привычно не слушая причитаний жены, — поставить крест из… из черного гранита…
— Господи! Да что это с ним деется? Доченька, милая, не пиши пока! Дай передохнуть! У него что-то с головой. Несет, сам не знает что. Обелиск ему из черного гранита! За осиновый крест нечем платить, а ему из гранита, да еще и черного! — И тихо, чтобы не расслышал завещатель, девчушке, придвинувшись к самому ее уху: — Напиши, миленькая, просто: «Крест, поставить крест», — а я тут разберусь, какой.
— Не могу я так, — заволновалась девчушка. — Нас учили писать слово в слово, как говорит клиент. Нас за это ругают, и Лидия Петровна лишает премии.
— Ну, клиент-то того, сама видишь, какой он, — умоляюще глядела жена слесаря в глаза девчушки. — Он сказал и… это поминай, как звали, а мы тут майся. Крест из гранита… черного. Хм.
— Прочитай, что получилось? — попросил Кобылкин нотариуса и повернул желтое ухо в сторону лучшей слышимости. — Из черного гранита, — уточнил он, когда дошли до креста. Девчушка посмотрела на жену Кобылкина с выражением: «Я же говорила вам».
Господи, Господи! — сокрушалась та, не обратив внимания на многозначительный этот взгляд. — Что деется на белом свете! Ну пусть бы хоть из крошки мраморной, как у всех таких, так нет же, подавай ему из гранита и ни какого-нибудь, а черного. Слава Богу, что еще не красного. Господи! Час от часу не легче!
— Ничего, мама, — тихо сказал сын и подморгнул ей обнадеживающе. — Пусть пишут, как он хочет. Я знаю выход.
— Какой, сынок? — подняла страдальческие глаза на сына мать.
— У меня есть друг, хохол, хоть золотой сварганит. Ни один следователь по особо важным делам не докопается, не то что какие-то там деревенские родственники, — прошептал он таинственно на ухо матери.
— …и пусть на нем выбьют: «Слесарь-сантехник шестого разряда». Пусть все знают, — теряя силы, продолжал Кобылкин-отец.
— Пап, ты же был четвертого? — удивился сын. — Когда повысили?
— Какая теперь разница… Зато… — Тяжело вздохнул в последний
