"Маркони" к нам заглянул:
- Сень, со мной на базу? Аппаратуру надо поднести.
Я поглядел на Шурку.
- Вали, земеля. - Шурка разрешил. - Один управлюсь. Бритву мне там купи электрическую.
Мы полетели с "маркони". Когда внизу стоишь - не так себе все представляешь. Сетка идет долго-долго, и дух замирает, когда болтаешься между мачтами, а под тобою - крохотная палуба и кранец бьется между бортами, вот где страх-то - туда угодить. А когда взлетаешь над бортом плавбазы, ветер набрасывается, отдирает тебя от сетки, а вокруг - пустынное море.
Ухман поймал сетку, повел к палубе, и мы спрыгнули.
- Погуляй пока, - сказал "маркони". - Я Галку пойду искать.
- С аппаратурой - потом?
- Да еще, наверно, не починили. А твоей, если увижу, - сказать, что ты тут?
- Не надо.
- Как хочешь, а то могу. Через минут двадцать сюда приходи. Может, и починили. Да хотя я и один донесу. Там чепуха нести.
Я пошел искать лавочку, а заодно и базу поглядеть, я на этой ни разу еще не был.
Рыбный трюм был открыт, и там, на разных палубах, грузчики укладывали бочки с нашей рыбой. Вот она куда идет. Мы все говорим - трудней и опасней нашей работы, на СРТ, нету, но и тут тоже не санаторий. Строп уходит вниз и мотается в трюме, пока его с какой-нибудь палубы не притянут багром. Прорва такая, что в ней бы семиэтажный дом поместился. А если силы не хватит строп притянуть, да его поведет на волне, то ведь сорвешься - костей не соберешь.
Здесь же, над люком, рокотал конвейер, двигались по нему ящики с сельдью, - деликатесного, ящичного посола,- женщины черпали ковшиками из чана тузлук, подливали его в ящики. Да и не сразу поймешь, что это женщины, - они в сапогах, в роканах, в буксах, на головах у них шапки, и лаются не хуже мужиков.
Я спросил у одной, как мне найти лавочку.
- А вниз майнайся, на четвертую палубу, там спросишь.
- Спасибо.
- На здоровье. Закурить - дай.
Я вынул "беломор", она сунула рукавицы под мышку, понюхала руки и сморщилась.
- Ну к бесу, дай из твоих рук затянусь. А то в рыбе моешься, рыбой дышишь, дак рыбу еще и курить? Я раскурил, дал ей затянуться.
- Вот, спасибо, хороший. А то душа горела.
Так я и не понял - двадцать ей или сорок.
Я походил по шканцам*, знакомых не встретил, - а была такая надежда, и хотел уже вниз идти. И вдруг - я застыл. Как прилип к палубе. Кого же я тут увидел - Клавку Перевощикову!
* Шканцы - средняя часть палубы.
Вот уж кого не ждал. Стояла она ко мне боком, - в тамбуре, за комингсом, - такая же, как тогда, в столовке: платьице серое с коротким рукавом, фартучек белый, кружево на голове, - а напротив какой-то комсоставский стоял, с двумя шевронами на рукаве, затраливал ее как будто. Я туда и сюда прошел мимо двери - Клавка все-таки или не Клавка? Сейчас я с ней разговор буду иметь, скажу ей пару ласковых, так чтоб не спутать.
В это время он ей говорит:
- Как же все-таки, Клавочка?
И пошел баки ей заливать. Неплохо заливал. Так примерно:
- Если наш маленький роман имеет шансы на продолжение, то он должен развиваться либо по гиперболе, либо - по параболе. Если по гиперболе, тогда восходящая ветвь устремляется вверх стремительно. Если же мы избираем параболический вариант...
- Вы мне вот чего скажите, - она ему отвечает. - Благоверной не боитесь? Я ведь исключительно за вас беспокоюсь.
Я встал против двери, ждал, когда он ее кончит тралить. Только бы она с ним на пару не ушла. Ну что ж, придется догнать, взять за плечо.
О чем я с ней хотел говорить? О деньгах? Да нет, я уж на них крест положил. И что толку их сейчас требовать, если я тогда в милиции про них замял. Но вам, наверное, тоже бывает интересно - поговорить с человеком, который вам зло причинил - просто так, ни за что. Любопытно же - что он при этом думал? Вот, скажем, Вовчик с Аскольдом - я ведь их и кормил, и поил, и немало денег моих к ним перешло, наверно, еще до драки. За что же они меня еще и избили, да с такой злобой? Откуда эта злоба берется? Или вот эту Клавку взять - ей-то я что сделал плохого. Почему она так со мной обошлась? Не напрасно же они меня к ней потащили. Без нее бы они, пожалуй, не справились, она тут душа всего. Она их и в общагу за мной послала, когда я ушел из "Арктики", и к себе привезти велела, и там еще завлекала, чтоб я совсем голову потерял. Слова не скажешь, хорошо сработано. Но что же она при этом думала? Просто - как деньги выманить? Но ведь не до сорока же копеек грабить человека, когда такие берешь. Тут еще и злоба была! Так вот - откуда злоба?
- Ценю ваше беспокойство, Клавочка, - он ей заливал. - Но ведь она ж далеко, благоверная, в голубой дымке. Я даже не знаю, существует ли она.
- А глаз-то кругом сколько! - она ему. - Не смущает? И тут они оба ко мне повернулись. И что думаете - испугалась она? Смутилась хоть? Заулыбалась во все лицо, как будто милого встретила.
- Простите, - говорит, - ко мне братик мой пришел. Я с братиком давно-о не виделась.
Это я, значит, братик. Тот на меня зыркнул так выразительно: а не смоешься ли ты, братик, туда-то и туда-то? Нет, я ему тем же отвечаю, есть дела поважней ваших тралей-валей. Он ей козырнул и пошел.
Клавка ко мне шагнула через комингс.
- Здравствуй, сестричка! - говорю. - Не ждала, не ведала? Есть о чем поговорить. Только накинула б что-нибудь, холодно на палубе.
- Ну, что ты! Как же мне может быть холодно, если я тебя встретила? Протянула мне руку. - Как это не ждала? Третий день тебя высматриваю.
Я руки ее не взял. Держал свои в карманах куртки. Клавка себя обняла за голые локти, поежилась. "Ну что ж, - я подумал, - не хочется тебе в помещении говорить, где свидетели есть, так терпи". Мы с ней отошли подальше от тамбура.
- Как здесь очутилась? Тоже поплавать решила?
- Да рейса на три только, в замену. Тут у них одна в декрет ушла, Анечка Феоктистова. Знаешь ее?
- Никого я тут не знаю.
Клавка улыбнулась - так искоса, ехидно.
- Совсем никого? А с какой же я тебя видела? Которая к тебе на пароход лазила.
- А... И как - понравилась она тебе?
Клавка поморщилась.
- Зачем она штаны носит? Скажи, чтоб сняла. А то все думают - у нее ноги кривые.
- Прямые у ней ноги.
- А ты их видал?
- Сколько надо, столько видал.
- Ничего-то ты про ее ноги не знаешь.
- Ладно. Тебе-то о чем беспокоиться?
- Да не о чем. У меня ж они не кривые. Просто, мне тебя жалко стало.
- Вон чего! Ты и пожалеть умеешь?
Чуть-чуть она только смутилась. Но намек не приняла.
- Я серьезно говорю. Неужели ты себя так мало ценишь? Большего не стоишь, да?
На палубе ветрено было, и скулы у меня обтянуло солью, и в глазах сине было от моря, и я себя здесь неуверенно чувствовал, хоть и в куртке был, - и меня понемногу злость начала разбирать: ведь ничем я ее не пройму, кошку эту полусонную. Она же меня хитрее. Вот и не накинула на себя ничего, чтоб я весь ее вырез наблюдал на груди, до той самой ложбинки.
Крановщик ей покричал сверху:
- Клавка, что пепельницу выставила? Прикрой, я ж так людей могу покалечить!
Так она нарочно к нему еще повернулась и вырез расправила пошире.
- Быть этого не может, - говорит. - Из-за меня еще никто не покалечился. Только лишь по своей глупости.
Вот так. И я, наверное, по своей. Я ее взял за локоть, повернул к себе.
- Может, поговорим все же?
- Да, миленький! - Вся подалась ко мне, и глаза прямо влюбленные. - Да! А зачем же я за тобой в море пустилась? Расскажи хоть, как плавается тебе? Меня-то вспоминал или совсем забыл?
- Только тебя и вспоминаю, - говорю. - Днем вспоминаю, а по ночам снишься.
- Что ты говоришь!.. - Вся просто рассиялась.
- Клавка, - я сказал. - Давай-ка шутки в сторону.
Опять она мне улыбнулась искоса.
- А я думала, когда ты мне руки не подал, она у тебя - в рыбе. А она сухая. Ах ты, рыженький!..
- Какой я тебе "рыженький"? Какой "миленький"? У тебя своих там экипаж наберется, меня к ним не приплетай.
- Зачем же приплетать, ты у меня отдельно. Ты к этому, что ли, заревновал? С которым я в тамбуре стояла? Зачем? Такой заливщик типичный, а поговорить-то с ним не о чем. И руки - как у лягушки, бррр! Да мне и смотреть ни на кого не хочется, с тех пор как я тебя увидела.
- Вот именно. Не считая Аскольда твоего.
- Аско-ольда?!
- Ну да, с которым ты осталась.
- Да какой же он мой? Ты что! Он, во-первых, и не остался. И не так-то просто со мной остаться. Меня, знаешь, еще повалить нужно!
Стояла она передо мной - крепкая, ноги такие сильные, что можно в шторм стоять и ни за что не держаться, плечи - как у солдата развернуты, вся подобранная, как будто вот сейчас кинется. И никакой же ветер ее не брал, лицо лишь слегка залубенело, грубо так зарумянилось, а руки и грудь - и кожей гусиной не покрылись. Ну, чем такую проймешь? И я чувствовал разговор у нас в песок уходит. С ней же нельзя про эти трали-вали, она здесь трех собак съела, а нужно прямо спрашивать. И я прямо спросил:
- Клавка, зачем ты все же в море-то пошла? Или денег моих мало показалось? Могла бы и пожить на них.
