"Какая Чернышева?" — удивилась Аграфена Петровна, и опять взглянула на начало письма:
"Аграфена Петровна! — так начиналось письмо. Живите щастлива на приказе. А пишу вам по приказу Осударыне Царице. Велено вам мине штатс-даме Ее Величества и сделать отписку сию-штоб вы не беспокоитца изволили на-сшот мужинька свово князя Никиты, понеже он здрав и не вридим. И Осударыня Царица по неизреченной милости своей пожаловала ево ко двору в Питербурх перевести. И тут он вельми забавен кажет. Место ему определино завидное, поставлен он всемилостивейши смотрэть за собачкой Ее Императорского Величества"…
В глазах Аграфены Петровны потемнело. Она с трудом пробегла еще несколько строк и трясущимися руками разорвала письмо на мелкие клочки.
— Господи, что они сделали с ним! — с лицом, искаженным ужасом и страданием, воскликнула она, всплеснув руками и сжав их, подняла кверху.
"Больного, слабоумного, несчастного не пожалели! — мучилась она. — Из-за меня не пожалели… Нашла, нашла, чем доконать меня!.. Господи! Но он-то, он, бедный, за что страдает? Впрочем, что ж ему — он не может понять, он уже не от мира сего… Нет, но ведь я, я его имя ношу! Ох, лучше бы меня сослали в Сибирь, в каторгу, лучше голову долой — только не это!.. Только не это!"
— О-ох! — застонала княгиня, схватившись за сердце, а затем, тяжело ступая, отрывистыми шагами подошла к постели и упала на нее.
Она долго лежала неподвижно, с уставленными в потолок глазами, потом поднялась, села на постель, опять сложила руки, стиснула их, прошептав: "Господи, Господи!" — и снова легла.
Несколько минут княгиня лежала так, как каменная, только подбородок ее сильно дрожал; потом она вскочила на ноги.
По коридору в это время послышались шаги.
"Знаю, — решила вдруг в один миг Волконская, — знаю, сюда идут. Игуменье написано, чтобы она дала знать, как будет принято мною письмо. Ну, что ж, пусть, я выдержу".
Дверь действительно отворилась, и на пороге показалась игуменья.
Аграфена Петровна стояла посреди своей кельи, гордая, наружно спокойная, холодная, спиною к окну, чтобы не было видно ее лица, и заслонила собою брошенные на пол клочки разорванного письма.
Игуменья сделала какой-то вопрос и ушла.
И едва ушла она, Аграфена Петровна снова без сил упала на кровать.
Анна Иоанновна отмстила ей.
Долго напрасно искали придворные слуги князя Никиту, после того как он, ответив Бирону, ушел из дворца.
Дали знать генерал-полицеймейстеру, и наконец на другой день утром генерал-полицеймейстер нашел Волконского, совсем закостенелого, у церковной стены.
Никиту Федоровича привезли во дворец без чувств, недвижного, с крепко зажатым грошиком в левой руке.
Оскорбленный Бирон сказался больным и не прибежал в этот день к государыне.
Анна Иоанновна быстро ходила по своей опочивальне, ожидая результатов розыска, когда ей доложили, что князя Никиту привезли без чувств.
— Привести в чувство! — приказала она.
Но это приказание не могло быть исполнено.
Когда через несколько времени Анна Иоанновна осведомилась через Чернышеву, что с князем Никитой, ей доложили, что он "кончается".
Государыня вздрогнула и набожно перекрестилась. Она не ожидала этого.
— Что с ним? — спросила она.
Оказалось, что Никита Федорович, как его привезли, не открывал уже глаз и все время лежал без движения, а теперь уже "обирать себя начал" и по лицу его "тень прошла".
— Доктора! — проговорила Анна Иоанновна. — То есть нет, священника — причастить его.
Князь Никита открыл глаза, когда его причастили. Он спокойно проглотил Святые Дары, сделал медленный, большой крест над собою и потом затих.
Никто не видел, как и когда он скончался, но во всяком: случае эта кончина была тихая и светлая. Мертвое лицо князя с застывшею, ясною и кроткою улыбкою говорило об этом.
Волконский был так торжественно спокоен, как будто с радостью, с полным сознанием своего «освобождения», о котором думал всю жизнь и которого только и ждал от жизни, встретил свою последнюю минуту здешней, земной, давно тяготившей его суеты. Он нашел наконец, чего искал, и успокоился, постигнув таинство смерти. Тут не было ничего ужасного, ничего страшного — жизнь была гораздо ужаснее и страшнее. Томление духа князя Никиты прекратилось, он был свободен теперь.
К вечеру Анна Иоанновна послала Чернышеву узнать, что с Волконским.
Чернышева застала его на столе. Его уже «убрали», и маленькая комнатка его перестала быть жилою; в ней было холодно, пахло ладаном, свечами.
Авдотья Ивановна боялась мертвецов, но при взгляде на этого, лежавшего со сложенными руками на столе, спокойного, кроткого, точно заснувшего, человека, или, вернее, того, — что было человеком, ей нисколько не стало страшно, и она совсем без всякой робости положила земной поклон, а затем поцеловала закостенелую, уже безжизненную руку.
Она вернулась к Анне Иоанновне, растроганная, взволнованная и старающаяся скрыть свое волнение, и, чтобы не пугать государыни присутствием мертвого во дворце, решила не говорить ей о случившемся.
Но Анна Иоанновна догадалась.
— Кончился? — спросила она.
Чернышева молчала.
— Кончился, спрашиваю я?! — грозно переспросила государыня, и статс-дама должна была ответить:
— Да!
Анна Иоанновна опять заходила по комнате.
Наконец она подошла к большому киоту с образами и грузно опустилась своим большим, тяжелым телом на колена. Перекрестившись, она сложила руки и начала молиться, кладя земные поклоны.
Чернышева прислонилась к печке и, боясь шелохнуться, притаила дыхание.
Анна Иоанновна, поклонившись в последний раз, не без труда встала с колен и оглянувшись, как бы спросила глазами Чернышеву:
"Ах, ты еще здесь? Да, ты мне нужна".
— Вели, чтобы там, у него, все хорошо было! — сказала она ей. — Да вели заложить карету и приготовить в летнем дворце несколько покоев: я сегодня там ночую.
Она ни разу в продолжение дня, с тех пор как ей сказали, что князь Никита «кончается», не спросила про Бирона.
На другой же день императрицею был послан нарочный в Белозерское имение Бестужева с приказанием привезти сына Никиты Федоровича.
Анна Иоанновна определила Мишу в только что учрежденный ею кадетский корпус и отнеслась к нему весьма милостиво.
Впоследствии князь Михаил Никитич Волконский — генерал-аншеф и всех российских и польских орденов кавалер, был известный главнокомандующий Москвы времен императрицы Екатерины II. Он отличился в войне с турками и затем был послан в Польшу полномочным министром. Потом он участвовал в походе против Пруссии. Екатерина II назначила его сенатором и своим генерал-адъютантом. Во время междуцарствия в Польше князь Михаил Никитич, по высочайшему повелению, вступил в эту землю со вверенным ему корпусом и помог избранию в короли Станислава Понятовского. В 1711 году он был назначен главнокомандующим Москвы.
Один из современников так отзывается о нем:
"Князь Михаил Никитич, одаренный от природы необыкновенным умом, любил благодетельствовать, был великий хлебосол, обходителен с низшими, но горд с временщиками. Императрица Екатерина два раза мирила его с Потемкиным".
Первая мысль о разделе Польши принадлежит Михаилу Никитичу. Он же составил проект о лучшем учреждении судебных мест и разделении империи на губернии.
Аграфена Петровна кончила дни свои в Тихвине.
Князь Никита Федорович Волконский похоронен рядом со своими родичами в Боровском-Рождественском-Пафнутиевом монастыре, при защите которого родной прадед его, Михаил Константинович, пал у самого гроба св. Пафнутия.
Конец
