я чувствую облегчение.
Оказывается, мне необязательно постоянно улыбаться.
Интересно, Ангел напишет о том, что случилось?
– Джимми, ты готов? – Сесили стоит рядом, скрестив руки на груди, и косится на мой телефон.
– Ага, – отвечаю я, убираю его в задний карман – и вдруг понимаю, что ножа там нет.
Он пропал.
Видимо, ужас отражается у меня на лице, потому что Сесили немедленно спрашивает:
– В чем дело? Что-то забыл?
– Н-нет, – кое-как выдавливаю я.
Нет.
Нет.
Наверное, он выпал в гримерной.
Когда я сидел на диване.
Или…
Я не помню, держал ли его в руке, когда меня выносили из того туалета.
Кажется, нет.
Значит, я должен туда вернуться.
Скорее всего, нож лежит на полу.
До нашего выхода еще есть время. В конце концов, без меня не начнут.
Я срываюсь с места. На миг все замирают от неожиданности, потом кричат что-то в спину. Кто-то бежит за мной – не знаю кто, я уже в коридоре. Бегу через гримерку в конференц-зал – к счастью, там никого, только валяются мятые пластиковые бутылки, порванные билеты и постеры, – тяну на себя дверь сломанного туалета, падаю на колени, шарю по полу, но ножа нигде нет.
Он пропал.
– Джимми? – Роуэн останавливается в дверях. – Ты что, блин, творишь? Нам через минуту на сцену!
Я поворачиваюсь к нему и говорю сдавленным голосом:
– Он пропал.
– Кто пропал? – Роуэн обеспокоенно оглядывает туалет. – Погоди… Ты здесь прятался?
Не плакать. Только не плакать. Хватит уже на сегодня.
– Значит… Значит, она его взяла, – бормочу я. Да, должно быть, Ангел подобрала нож. Кроме нее, здесь никого не было. Прихватила на память о том дне, когда Джимми Кага-Риччи бился в истерике у нее на глазах.
Роуэн протягивает мне руку.
– Джимми, у нас нет на это времени.
Я встаю.
– Прости.
– Так что ты потерял? – спрашивает он.
Мне хочется ответить: «Всё».
Мальчики поднимаются на сцену так, словно пришли, чтобы указать нам путь в Рай.
Они мгновенно становятся центром вселенной, они – воздух и свет, и фанаты идут на него, протягивая руки в немой мольбе.
«Ковчег» явился.
Джимми и Роуэн спрыгивают с платформы, оставляя Листера одного. Тот уходит за ударную установку и поднимает палочки в воздух, указывая куда-то вверх. Я смотрю туда, но ничего не вижу. Свет прожекторов сменяется с белого на оранжевый, включаются дымовые установки, и сцену окутывает туман. Низкая нота бас-гитары достигает самых дальних уголков стадиона.
Джоуэн выходят вперед. Джимми прыгает и улыбается, но теперь, когда я видела другого Джимми, этому я не верю. Роуэн бродит по сцене, кивает зрителям, смотрит в толпу. Он прекрасно знает, что они короли мира.
Низкая нота бас-гитары продолжает дрожать.
К худи Джимми пришиты черные крылья. У Роуэна на лбу едва заметно белеет пластырь, но все равно он выглядит невероятно. На нем черная туника. Как же я его люблю. Листер неподвижно стоит за ударной установкой и ждет. В свете прожекторов его волосы кажутся сияющим нимбом.
Совершив круг почета, Джимми с Роуэном возвращаются на платформу, где остались их инструменты. Листер с легкостью подхватывает Джимми, поднимает его под луч прожектора, и тот расправляет крылья. Фанаты вокруг меня приходят в неистовство: вопят, рыдают и бьются в истерике.
А я стою, придавленная весом нового знания.
Как они могут вести себя так, будто ничего не случилось?
Где настоящий «Ковчег»? На сцене сейчас – или в туалете два часа назад?
Мне хочется верить в тех, кто стоит передо мной в свете софитов. Но меня гложут сомнения.
На огромном экране за сценой вспыхивает изображение Жанны д’Арк с занесенным мечом.
– Лондон! – Низкий рокот Листера прокатывается по арене – и Лондон ревет в ответ, но теперь в этой перекличке чего-то недостает. Словно волшебство рассеялось.
К гитарной ноте присоединяется голос, который всегда открывает концерт:
– Я не боюсь, – сказал Ной.
Шарящие по толпе прожекторы замирают, причем один – прямо на мне. Я поднимаю ладонь, чтобы заслониться от слепящего света.
– Я рожден для этого.
Джимми, Роуэн и Листер заняли свои места за инструментами. Они стоят неподвижно, словно статуи, окутанные оранжевым туманом. Я пытаюсь разглядеть лицо Джимми, но сейчас он кажется мне крылатым сгустком света.
– Рожден, чтобы пережить бурю.
Рожден, чтобы пережить потоп.
К горлу подкатывает комок.
Почему мне так горько, словно Джимми умер, – ведь он стоит прямо передо мной?
– Доверьтесь мне, —
Сказал Ной животным.
Хотя «Ковчег» уже практически невозможно разглядеть, я все-таки замечаю, как Роуэн похлопывает Джимми по плечу. Тот не реагирует. Они любят друг друга. Хотя бы эта правда у меня осталась. Ведь так? Господи, пожалуйста, я очень хочу в это верить. Это для меня важнее всего. Важнее, чем сама жизнь.
В то же время я отдаю себе отчет, что слишком долго верила иллюзиям.
И пара за парой
Они взошли на ковчег.
Я оборачиваюсь и окидываю взглядом стадион. Экраны телефонов горят в темноте тысячами звезд. Лиц не видно.
Со сцены звучат первые аккорды «Жанны д’Арк». Я смотрю на «Ковчег» с отчаянной мольбой: пусть случится что-то хорошее, что заставит меня поверить, как я верила до этого дня.
Но я ничего не чувствую.
Я думал, что сегодня все будет иначе, но концерт начинается как обычно, я даже нахожу в себе силы улыбаться. Не путаю слова песен, не роняю инструмент. Листер не забывает порядок композиций. Все идет как надо.
На середине «Жанны д’Арк» я спрыгиваю с платформы на сцену и подхожу так близко к фанатам, насколько это возможно. Размытые пятна превращаются в человеческие лица: одни улыбаются, другие плачут, третьи поют вместе со мной. На секунду вся тяжесть последних дней отступает, и я тоже улыбаюсь.
И вдруг замечаю ее.
Свет прожектора зацепился за блестящий шарф на голове.
Ангел не поет, не плачет и не улыбается.
Я и сам едва не перестаю петь.
Я могу все исправить прямо сейчас. Спрыгну в зрительный зал, схвачу ее за руку, буду умолять вернуть мне нож. Попрошу прощения за сцену в туалете, за то, что она увидела меня таким, какой я есть. Сейчас я готов сделать это на глазах у двадцати тысяч зрителей.
Но вместо этого я просто стою и смотрю на нее. Ангел не отводит взгляда. Мне вдруг кажется, что она понимает меня лучше, чем все, кого я встречал в своей жизни.
Теперь она
