Слышали мы также, что из Вены в наш лагерь и обратно приходил переодетый янычаром поляк. И еще я слышал, как король говорил, будто Старенберг очень торопит, но ничего нельзя сделать из-за коварной штуки, подстроенной нам непредусмотренной планами горою.
Тем временем осень сильно давала себя знать.
Здесь я должен отметить мудрую находчивость нашего государя при смотре войск, который он производил в присутствии князей Лотарингского и Саксонского. Я был при том, когда приехал сильно смущенный гетман с докладом, что часть пехоты в таких рваных мундирах и так плохо одета, что ее необходимо убрать в тыл, иначе будет стыдно перед иностранцами.
— В особенности же, — прибавил он, — рядом с саксонской пехотой, одетой с иголочки, нашу невозможно показать.
Король пожал плечами.
— Оборони Боже! — воскликнул он. — Не прячьте этого полка, ведите его смело: я сумею втолковать князю Лотарингскому, как это случилось.
Дошла очередь и до несчастного полка, в котором было много бравых солдат, но, вместо мундиров, почти одни лохмотья.
Король, увидев приближение оборванцев, громко обратился к иностранцам:
— Прошу вас, господа, обратить особое внимание на этих храбрецов. Перед каждым походом они одеваются как можно хуже и дают клятву вырядиться в мундиры, содранные с убитых неприятелей. Еще ни разу не случалось, чтобы они не вернулись расфранченные. Я и теперь ручаюсь, что они скоро разоденутся, как янычары визиря.
Князья Лотарингский и Саксонский с великим любопытством разглядывали оборванцев, а потом обменивались впечатлениями. Король же посмеивался.
Татары, о которых мы ничего не могли узнать, кочевали где-то далеко, а когда попавшие в их лапы наши фуражиры упомянули о короле, те только издевались. Знали, что Любомирский здесь, а в короля до конца не хотели верить.
С другой же стороны, находясь постоянно при особе государя, который при мне обо всем рассуждал без всякого стеснения, могу свидетельствовать, что, когда уже было решено атаковать лагерь Кара-Мустафы и король сам подписал диспозицию для войск, никто, ни даже сам он не думал, что дело разрешится одним натиском. Предполагалось только положить начало, перевести войска в долину, а затем, не спеша, оцепить и взять турецкий лагерь.
Всеми овладело большое нетерпение. Тревожились, чтобы операции не затянулись до глубокой осени, а потому удар подготовлялся к двенадцатому сентября. Волнение было большое. Что-то Бог пошлет? Каждый приводил в порядок доспехи, подбирал копье, осматривал оружие.
У короля и теперь не видно было ни малейшего признака тревоги, но он был полон неустанной заботы, все ли его приказания исполнены. Потому он то и дело посылал меня и других с напоминаниями, где и кому стоять, у кого быть под началом и проч.
Ночью если он и засыпал, то ненадолго; все больше ходил взад и вперед, шепча молитвы. Уже было совсем поздно, когда он послал за служилыми татарами и отправил их на разведку.
В пять часов утра на следующий день послышались орудийные выстрелы со стороны Каленбергского замка, там где стояли саксонцы, открывшие огонь. А вслед за тем загремели турецкие орудия, громившие крепостные стены. Король в полном одеянии вышел из палатки, и все мы уже были на ногах.
Войска занимали места, назначенные согласно диспозиции короля. На нашем правом крыле стоял гетман Яблоновский, а с ним все наши гусары, — почти против середины турецкого лагеря. На левом, доходившем почти до Дуная, пехота кесаря и саксонцы. Во главе этих войск стояли наиболее известные немецкие полковые командиры и князья. Сам князь Саксонский предводительствовал отдельным отрядом. Король очень хвалил саксонских солдат, в особенности пехоту, прекрасно обученную и закаленную в боях. Вместо немецкой конницы был здесь князь Любомирский с отрядом польских конных войск. Всем левым крылом командовал князь Лотарингский. Центр составляло кесарское войско и баварцы, под главенством разных немецких владетельных князей, стольких, что и не перечесть. Было их вдоволь; набрались они отовсюду, полным-полно, и не столько в строй, сколько в командный состав. За исключением самого кесаря, были представители всех входивших в состав его империи земель. Кесарю же капуцин сказал, что он будет лишним. Вместо него был наш король, предводивший не только правым крылом, но и всей армией.
Орудийный огонь, который саксонцы вели с пяти часов утра, был открыт по приказанию короля, распорядившегося еще с вечера развернуть батарею у самого Камедульского монастыря на опушке леса. Установленные на батарее орудия были направлены против центра турецкого расположения, по совету Контского. Поэтому всю ночь рыли окопы и ставили орудия, замеченные турками еще до рассвета. Здесь было сделано со стороны турок первое неистовое нападение на батарею. Здесь началось сражение и был сейчас же ранен храбрый князь Крой и убит князь Максимилиан.
На этом фланге уже кипел горячий бой, во время которого в особенности отличился Любомирский. Король неоднократно присылал сюда ординарцев и являлся лично для руководства диспозицией. Часов около восьми утра с великою поспешностью прибыл князь Лотарингский за распоряжениями и для совещаний, как раз в момент, когда отец Марк собирался служить обедню в маленькой часовенке.
— Помолимся перед началом Богу, — сказал Собеский Лота-рингскому, — а потом я сяду на коня, и уже не сойду до конца дня.
С этими словами король бросил мне свой мягкий шлык и вошел в сакристию, потому что сам хотел быть за причетника. Угадав намерение короля, все присутствующие в изумлении переглянулись, а у меня навернулись слезы… Капуцин же служил так сосредоточенно и умиленно в Боге, что, может быть, даже не видел, кто шел впереди его и отвечал на возгласы.
Я не мог отвести глаз от короля. Почти в течение всей мессы он горячо молился, воздев руки и вперив взоры в небо; а глаза его были полны слез. Может быть, в этот великий миг вся жизнь, от юных лет, прошла перед его духовными очами, когда он так умалялся перед Богом.
Король, Лотарингский и часть начальствующих приобщились святых тайн из рук святителя-капуцина. Сердце у меня сжималось при мысли, что все готовились, как бы перед смертным часом. Говорили, чего я, впрочем, не слыхал, будто отец Марк, сам того не зная, в конце обедни вместо слов «ite missa est» пророчествовал, в припадке ясновидения, о победе. Король впоследствии ничего подобного не говорил.
Прямо от алтаря пришлось садиться на коней. Только при выходе из часовни королю и князю подали по кубку вина и по куску хлеба, так как не было времени позавтракать.
Наши гусары уже собирались спускаться с крутой горы в равнину. Спуск был неимоверно труден, ибо местность была взрытая, засыпанная камнями, покрытая неровностями, промоинами и
