но нужно было уточнить связь дочки с матерью.
– А девочкам, кроме имени и фамилии, дается ещё и материнство?
– Какое ещё материнство? – теперь удивился уже он.
– Ну, имя по матери.
– Да нет же, ну ты, Филька, и глупый, хоть и умник! У девочек тоже отчество.
– Понятно.
Нет, моя сестричка Бекки была тоже Свеновной. Зачем это нужно, не совсем понятно. Но в их именах хоть не вся родословная, и то хорошо.
Кирилыч собрал мне в дорогу кое-какие продукты, я оставил ему пару фантиков своей валюты в качестве неприкосновенного запаса. Также за ненадобностью остались у него купленные мной уже здесь теплые зимние вещи, и в той же одежде, в которой меня подобрали осенью, я двинулся в путь. Обменялись перед автобусом крепким мужским рукопожатием, и наши дальнейшие пути с этим безумно интересным человеком разошлись. Дверь закрылась, и автобус, постоянно притормаживая и объезжая ямы, повез меня к моему паспорту и спасительной медицине.
* * *
Я, как будто прощаясь в уме с Кирилычем, ещё немного о нем подумал. Как в его светлом уме сочетаются детское восприятие мира и чудаковатая изобретательность с твердостью позиций и верой в то, что есть правильным. И самое обидное в том, что вся окружающая его обстановка была больна. А он, единственно здоровый и красиво завершенный человек, был отторгнут системой на окраину мира, превращен в чудаковатого старца. Возможно, в другом месте и в другое время более образованное и толерантное общество закрыло бы глаза на его маленькие причуды и получило бы гениального ученого или изобретателя. А он бы в ответ принес много пользы. Но, увы, уже гаснущий потенциал постепенно растрачивался рытьем подземных ходов и построением из подручного хлама всяких полезных в быту штуковин. Такие люди, как Кирилыч – это маркеры общества, дремлющие потенциалы, проявляющие себя, только если последнее созрело для их триумфа.
Потенциал человека-маркера не обязательно должен быть позитивным. Где-то может сидеть тихий извращенец, мучающий животных, и, в конечном итоге, так и умереть в безызвестности, доведя элементы садизма до искусства. Но в какой-то момент общество созревает для темных дел, и тут же проявляется потенциал великого диктатора, решившего захватить весь мир и жечь неугодных людей для золы на удобрение. Я более чем уверен, что если бы мы созрели для жизни без корысти, собственности и личных амбиций, сразу бы появился какой-нибудь чудак и открыл неисчерпаемый источник бесплатной энергии. Но мы имеем ровно то, чего заслуживаем.
Автобус неровно рычал, преодолевал трудности дороги и, немного пованивая в салон топливом, все же вёз меня в серый город. Но другого меня, уже совершенно преображенного. Фигурка и языки пламени в печи дали мне время углубиться и понять себя, свои желания и стремления. Мне было дано время вспомнить и ощутить намного глубже, по-новому, всё, ранее мной прожитое. Например, первое удивление, когда отец сделал вид, что не нашел меня в высокой пшенице на прогулке в поле. Пшеница была выше меня ростом, вернее, я был ещё очень маленький, и, прячась в ней от отца, я притаился. А он прошел и сделал вид, что не заметил, говоря маме, что не может меня найти.
«Это хорошо, конечно, но как можно было не заметить!» – вырвало языком пламени далекое, почти реликтовое воспоминание из детства.
Первое смущение, когда родители обычными словами говорили при мне о вещах сексуального характера, будучи твердо уверенными, что я совсем маленький. Да, я был очень маленький, и не представлял особо всю сложность сексуальных отношений. Но я прекрасно понимал, о чем идет речь, и мне было неловко, потому как казалось, что я подслушиваю.
Первый рождающий эмоции поступок, когда я школьником учил Бекки кататься на роликовых коньках. Ей тогда не было ещё четырех, и поздно вечером, возвращаясь с площадки, я решил сделать с ней крюк домой. Тогда был очень приятный вечер, а она только сообразила, как нужно стоять на роликовых коньках. Держась за руки, мы помчались домой длинным путем. Но Бекки не сориентировалась, куда мы едем, и думала, что я везу её куда-то на окраину города. Азарт езды перемешивался с вопросами, как мы доберемся домой, и я почувствовал всю прелесть заговора, как минимум, школьного масштаба. Всячески уходя от ответа, как мы вернемся домой, я вез её такими путями, где мы редко ходим, и в таком состоянии неведения умудрился довести её до самых ворот нашего дома. Там нас обоих переполнили эмоции: меня – восторг от удавшегося трюка, её – полное недоумение и восхищение от волшебного появления так хорошо знакомого места.
– Но как! Как мы смогли тут оказаться! – захлебываясь от воздуха в легких, спросила она.
– Я вез тебя домой, только другой дорогой, хотел сделать сюрприз, – ответил я тогда, тоже переполненный чувствами. Ведь когда одна радость близкого тебе человека сменяется другой, ещё большей, и ты к этому причастен – в тебе рождаются чувства важности и завершенности. Как будто ты уже немного состоялся. Тогда восторг Бекки от потрясающей прогулки сменился не меньшим восторгом присутствия родного дома, казавшегося ей очень далеко. Это создало во мне человека, умеющего совершать поступки, вот только объяснить свои ощущения я тогда не мог.
И теперь, когда я ехал в набитом чужими людьми автобусе в чужой стране, мои близкие были со мной. Ведь я пережил связанные с нами события по-новому, с учетом того, кто такой на самом деле я и что для меня значат мои близкие. Но готов ли я был вернуться назад домой? Отдать фигурку и начать жить по-новому? Не буду ли я, как Кирилыч, изгоем, завершенным, но абсолютно не понятым и не понимающим ни людей, ни мир, в котором он живет? Ведь любой человек, по большому счету, самое удивительное из всех существ, сложное, неоднозначное и фантастически универсальное. Возможно, где-то и есть более развитые формы жизни, но здесь и сейчас, даже в этом убогом транспорте, ехало, по крайней мере, три десятка людей, на каждого из которых можно было потратить уйму времени, так и не поняв до конца его внутренних позывов. И эти люди образовывают группы, сообщества, нации и заполняют наш мир.
Нет, расстаться с фигуркой я был определенно не готов. Конечно, в ней уже не чувствовалось той потребности, которая меня охватила поначалу, но что-то дополнить в себе лишним не станет. Так и было решено: я остаюсь с фигуркой, но переключаю свое внимание на окружающих меня людей. Человек, который навел порядок внутри себя, может себе это позволить. Для начала нужно было привести в порядок свой организм и разобраться, почему четвертая, последняя из частей моей мудрости пухнет
