дома черноволосого теснилась цепочка машин. Звенела музыка, кричали дети. Пахло жареным мясом… верблюжьим шашлыком. Детвора страстно жевала жесткое тугое угощение. Татарин приглашал к столу каждого встреченного. Люди поедали невинного Гошу.
Я не мог поверить, что его убили в честь какого-то праздника.
С тех пор я не люблю праздники. Мне кажется, что в любой праздный день обязательно кто-то умирает. Просто так… просто так нужно.
…Верблюд внимательно смотрел на меня.
Он напоминал Гошу, такой же горбатый, с растянутой улыбкой.
Вокруг витал вырвавшийся из детства неприятный родной запах.
Я молчал и думал, как было бы здорово, если бы не существовало никаких слов, если бы каждый из нас молчал до самой смерти и только потом в дар окончания прожитого испытания получал право на голос, может, и не было бы никаких проблем, наверняка каждый просто бы жил и думал, что счастлив, а если закрадывалась бы хоть несерьезная мысль о возможном житейском крахе, так и оставалась бы она простой мыслью, не способной стать живым словом, рушащим в пух и прах любого из нас.
Кажется, спросил кто-то закурить, а второй, возможно, поинтересовался временем, был третий, кому стало важно узнать, как пройти к вольеру со степными орлами. И если бы даже я решил поделиться куревом, найти силы сдвинуть рукав и глянуть на циферблат, если бы впрямь я работал в этом зоопарке, все равно бы ничего не ответил.
Было мне хорошо и спокойно.
…Честный Гнусов говорил очень медленно, без молчаливых пауз и прочих вынужденных передышек. Так говорил, чтобы я понял, насколько ему неприятен разговор и в то же время как важен, поскольку лучше признаться в содеянном и стать свободным подлецом, чем всю жизнь молчать и слыть праведным героем.
– Я поступил, как чмо. Я не знаю, зачем это сказал. Но я хочу, чтобы ты знал: мы что-нибудь придумаем.
– Мы? – спрашиваю. – Кто это мы?
– Ну, – замялся Гнусов, – ты, я…
– Скажи, только одно скажи. Сколько раз ты с ней был? Как вам вообще удавалось? А Гриша? Ты что, думаешь, я поверю, что он твой? Даже не говори ничего…
Впервые за разговор Гнусов улыбнулся.
– Ты что, на полном серьезе? У тебя совсем крышу сорвало?
– Я тебя спрашиваю: у вас было с Катей? Было?
– Да ты гонишь, да что у нас могло быть? С Катей! Я же напился тогда, а ты поверил?
Говорил ненужное: что-то вроде вынужденных обстоятельств, которые заставили его работать с УСБ. Обещали к себе взять, а это уже другой полет, не земляная работа голодным опером, а сытая небесная жизнь.
– Они обращались, про тебя спрашивали. А я отвечал. Ничего больше. Они спрашивали – я отвечал. Можно же понять, а?
– Можно.
Говорил и говорил, а я продолжал спрашивать:
– Ничего не было?
– Да ничего не было. Ты меня извини, ладно? Хочешь, вместе сгоняем в Питер? Вдвоем попроще.
– Да какой теперь Питер. Надо Гришку искать!
– Точно. – И Леха снова куда-то поехал.
Что мне оставалось делать. Я бы мог навалять ему или прекратить любое общение. До сих пор не пойму, зачем я оставался в машине и ехал с этим говнюком. Наверное, он был человеком, и хотелось, чтобы все поскорее закончилось.
– Ты прости, я еще кое-что скажу, – продолжил Гнусов. – Если честно, Катя была не в моем вкусе.
Если бы кто мог сказать – иди уже, возвращайся скорее. Пора домой, хватит колобродить по району.
Я поблагодарил Гнусова и соврал, что вовсе не обижаюсь. Все в прошлом. Было так было. Хорошо, раз признался.
Он пообещал, что продолжит поиски Гриши, что сейчас смотается в одно место буквально на полчаса, а потом опять рванет и обязательно поможет.
Я не знаю, как возвращаться домой, что говорить матери. Сначала я потерял Катю, теперь – Гришу. Что еще мне осталось потерять?
В магазинчике – пусто, и мясистая продавщица с удовольствием продала мне бутылку. Опьянеть бы враз и навсегда, вот было бы счастье.
…На двадцатом этаже недостроенного вымпельного небоскреба мерзнет остроносая ракета. Плотным мясистым блеском веет глиняная тарелка луны. Скромно поглядывают горбатые фонари, в их тусклых световых волнах вертится первый снег, переливаясь в отражении зорких фар редких автомобилей.
Растираю пальцы, спину прямлю. Предстоит долгая дорога. Люк приоткрыт, и спущена уже почему-то веревочная лестница, хоть сейчас можно проститься с районом и забраться в командирский отсек.
Но сперва помолчи, впитай всю прелесть предстоящего одиночества. Район спит, район прощается с тобой. Скажи ему – спасибо.
Мне хочется крикнуть и убить эту нахлынувшую тишину. Пусть кто-нибудь услышит и, может, запомнит, что стоял на открытой площадке какой-то сумасшедший и кричал непотребный возвеличенный бред.
Посмотри, пока не поздно. Вот и космос, и звезды, и самая невозможная отцовская вселенная.
В ракете два посадочных места. Я знаю, что справлюсь с управлением. Нет ничего сложного в покорении космоса. По крайней мере, растить в одиночку ребенка куда сложнее.
Время почти ноль-ноль, и пора уже готовиться к посадке. Затянуть шнурки потуже, надышаться чистым высотным воздухом, протрезветь до конца.
Считаю до десяти, время растягиваю. Получается не раз-два-три, а как-то – раз… покуришь, два… посмотришь с птичьей высоты на страшное бетонированное подножье, три… вспомнишь на лету прожитое и пережитое. На четвертом дыхании подумаешь, как мог бы жить, а на пятом поймешь, что иначе бы жить не получилось.
Подобрался к десятому прощальному кивку, и проснулось знакомое тявканье. Показалось, или впрямь выбрался полицейский щенок, с черным, как запятая, распущенным пушком хвоста.
– Место.
Растопырив лапы, несется на боевой клич, обнюхивает ботинки, взбирается по ноге.
– Отставить, – даю команду, – сидеть.
Слушается, не сводя ни на секунду бусины кровяных глаз. Я думаю, что второй пилот найден.
– Молодец, – треплю его за ухо. Надо бы взять на борт собачьего корма, или проживем уж как-нибудь…
Я почти поверил, что полечу не один, отпустив крепкую настойку страха, как раздалась новая команда, и мой Дик бросился к другой хозяйской ноге.
– Мой мальчик, – звенит пропитой голос Васи Мирного.
Хромой костлявый Вася теребит щенка за ухом и радуется, как ребенок невиданному подарку.
– Ты что тут забыл?
– Попрощаться пришел, – говорит Вася. – Шел-шел, смотрю, вы тут, начальник. Вот я и подумал, надо попрощаться.
Блестит металлический корпус ракеты, и жмется холод в груди.
– Гражданин начальник, – говорит Вася, – а вы можете посадить меню в тюрьму? Посадите меня в тюрьму на прощание, гражданин начальник.
– Как же я тебя посажу?
– Да хоть как. Гражданин начальник… – вздыхает Вася. – Давайте так сделаем. Придем
