- Меня к соседям!.. Это надо же... Ну, вы у меня попляшете!.. Иди, енгя, у соседей спи!.. Ладно, пойдем... Только будете вы еще помнить свою енгя!
Стиснув зубы, она хапнула девушку за руку и стала уже переходить мост, но тут ей вдруг ударило в голову, она резко повернулась, как змея, которой наступили на хвост, и потянула за собой девушку.
- Где мой узел? Да не познает салавата лицо, опозорившее меня!.. - И заорала тетя Зюльхаджа, ворвавшись в комнату, где они только что сидели: - Да не познает салавата лицо опозоривших меня! - И схватив свой узелок, повернулась к двери.
- Гялинбаджи! Прости ты их! Не понимают же - неотесанные.
- Гялинбаджи, ну разве так можно? Что скажут про девушку, которую енгя бросила?
- Что с тобой, Гялинбаджи? Есть в этом доме гость дороже тебя?
Но уговоры только хуже распаляли тетю Зюльхаджу.
- Бесстыдству тоже предел должен быть, - не глядя на теток невесты, мрачно произнесла она, пошла к выходу, оттолкнув женщин, пытавшихся преградить ей дорогу.
И тут - ох, эта языкастая невестина тетка:
- Какое ж такое бесстыдство мы допустили? - так прямои ляпнула.
На тетю Зюльхаджу как кипятком плеснули. Даже рот открыла от изумления.
А тут уж и у невесты терпение лопнуло:
- Да не приставайте вы к ней! Не хочет, не надо! Чем больше ее уговаривать, тем больше ломаться будет!
- Что-о-о?! Что ты сказала, сучонка?!
Это был уже конец света. Чтобы Гялинбаджи при всем народе проглотила такое?!
В одно мгновение полюбившаяся ей девушка превратилась в страшнейшего врага, в смертельно жалящую фалангу. Одно желание было сейчас у тети Зюльхаджи - раздавить гадину, размазать ее по земле!.. Чувствуя, что не сможет найти подходящих слов, не сумеет ответить по-настоящему, она даже вся осела, словно кузнечные мехи. И уже безо всякой злобы, спокойно, как кузнец, опускающий в воду раскаленное докрасна железо, выговорила:
- Я не могу быть ее енгя - девушка опозорена!
"Опозорена"! Шипеньем многоглавого дракона прозвучало это слово, произнесенное всеми разом: тетя Зюльхаджа и сама изумилась, как эта мысль, никогда прежде не приходившая ей в голову, словом вылетела у нее изо рта, оцарапав ее собственные уши. И тут притихший было дракон повернул свои главы к двери, а в дверях стоял Аслан. Он подошел на шум, но вмешиваться в бабьи дела не хотел и уже решил было вернуться к товарищам, как вдруг прозвучало это оброненное тетей Зюльхаджой слово. В молчании притихшего дракона Аслан ощутил вдруг, как внутри у него что-то хрустнуло, переломившись, и по всему телу потекло обессиливающее тепло.
Сестра стояла, уперев руки в боки: "Гиена старая! Ничего больше не сумела придумать!" Лицо девушки затуманилось было, потом опять стало ясно видно: Аслан охватил ее взглядом - всю от складок на юбке до волос, и ему стало невыносимо жаль сестренку. От жалости и любви заняло сердце. А потом и сестра и товарищи, пировавшие в задней комнате, и многоглавый дракон - все вдруг отделилось, оторвались от него, как это бывает при землетрясении, когда трескается земля, и Аслан остался один на всем белом свете. По сравнению с тем, что случилось сейчас, недавнее прошлое показалось ему сном. Нужно было скорей идти туда, к товарищам, но он понимал, что это уже нельзя, поздно.
Крушить! Бить! Ломать! Аслан взревел. Многоглавый дракон кинулся к нему: "Держите! Не пускайте его! Он убьет девушку!.." Эти выкрики и подсказали ему, что делать. Одну за другой отрывая дракону головы, добрался он до сестры: в ужасе приникшей к стене. Сунул ей в волосы пятерню, другой ухватил за шею. Ощутил шелковистость волос, нежность девичьей кожи... На секунду ему показалось, что под рукой у него шея той... Нет! Это была шея Зюльхаджи! Давить!.. Что есть сил!.. Давить! Он уже ничего не соображал.
Многоглавый дракон орал, вопил, стонал, пытаясь оторвать Аслана от сестры. Когда тот, наконец, разжал пальцы, голова девушки упала на плечо, как цветок с переломанным стеблем.
Баня... Скажете, опять баня! Да, баня! А почему бы и нет? Раз у народа, в самую душу, в самую кровь которого впиталась потребность к чистоте, даже сказка начинается с бани, мне уж сам бог велел. Поэтому баня. Тетя Зюльхаджа сидит посреди нее в большом тазу, на голове - ореховые скорлупки, вокруг нее девушки...
- Эй вы, да увидеть мне ваши свадьбы, давайте-ка, вынимайте-ка меня!.. Где там у Назиры ее чай?
Сидит себе на старом паласе, потягивает чаек, беседует с банщицей Назирой. Через каждое слово повторяет: "Черту переходить нельзя". Имеет ли она в виду, что навсегда покончила со сватовством? Нет, нет, Гялинбаджи, я ухожу, я тебя не касаюсь!
Тетя Зюльхаджа, уже положив в рот сахар, на полпути задерживает блюдце с чаем. Голубые глаза ее мечут молнии. "Поговорить людям не дает, сучья дочка!.."
