Семен Юшкевич - Рассказы

Ципка вдруг очутилась на полу животом вниз, точно кто-то с силой ударил ее по затылку, и своими распростертыми и судорожно вздрагивавшими руками напоминала огромную птицу при последнем издыхании.

Фейга и Бейла, перепуганные насмерть, выбежали из комнаты. Ханка бросилась помогать Ципке, всхлипывая над ней, как над покойником.

Вскоре комната заполнилась людьми.

На следующее утро, в то время как Ципка, стоя перед Иерохимом, в сотый раз с исступлением вспоминая вчерашнюю историю, и грозилась, и проклинала ненавистную Фейгу, неслышно отворилась дверь, и старик Зейлиг, пенсионер местной общины, вошел в комнату. Вошел он, по своему обыкновенно, не прямо, а как-то особенно, по-зейлиговски. Сначала показалась его голова, потом с усилием, точно проход был чрезвычайно узкий, он втискал плечи и потом только переступил порог. Произнеся: мир вам! — он взял стул, уселся, заботливо приподнял полы своего длинного сюртука и бережно положил их на колени. Потом, также не спеша, достал из кармана табакерку и большой цветной платок, засыпал в нос две порядочных щепотки, отчего лицо его на минуту сделалось чрезвычайно сосредоточенным, высморкался и, так как Ципка все не унималась, вмешался в разговор.

— Отчего же ты молчишь, — надрывалась Ципка, обращаясь к Иерохиму, сидевшему против нее с опущенной головой, — разве от этого хоть кусочек хлеба вырастет? Ты ведь мужчина, а не я: разве я должна думать о заработке. Боже мой, наплодить столько детей и ни на что, ни на что не быть годным! Что я дам детям есть сегодня? Мясо свое, старую кожу свою? Уговоришь ты Ханочку не быть голодной или Любку или Розочку? А мы что будем делать, мы ведь тоже живые. Из того, что ты сидишь, разве выйдет что-нибудь? Мужчина ходит, нюхает, в воздухе ищет заработка, у него голова ни на одну минуту не отдыхает. Но ты ведь, Иерохим, вечный калека, Иерохим! Разве ты способен на что-нибудь, тебя разве трогает что-нибудь? Ну, и пусть Ханка умрет с голоду. Тебе еще лучше: меньше одним ртом будет.

— Что же я могу сделать, — смиренно отозвалсь Иерохим, — я ведь теперь, как в воду брошенный. Куда я пойду? Разве меня знает кто-нибудь? Когда я работал у Хаима, я знал порядок, свой час, я знал, что это нужно было сделать, а это нет. А теперь что? Для чего мне вставать раньше или вовсе не вставать, когда мне некуда пойти? Разве я из себя могу сделать заказчиков? Так хорошо, так хорошо было, когда я работал у Хаима… Не было смерти, так ты отыскала ее. Почему ты выгнала Фейгу? Ведь в мастерской они живые куски с меня сдирали, а я молчал и терпел. Что значит не терпеть? Разве у меня нет семьи на плечах? Притом человек должен знать, что нужно иногда потереть… Я не хозяин, я ведь только рабочий, ну так какой же я голос имею? Этого ты не хотела знать, а теперь, когда вышло скверно, — я виноват.

Ципка слушала нетерпеливо, с едва заметной злой усмешкой на губах. Будто она о том хлопочет, чтобы знать — нужно? Это мне нужно знать, это? Нет, скажите, Зейлиг, видели ли вы еще человека с такой головой? Или не нужно человеку терпеть? Конечно, он прав; я сделала ошибку, что выгнала Фейгу. Ну, я дура, все, все, что он хочет. Но я ведь о другом спрашиваю? Я ведь говорила про то, что он не дельный, что голова его спит, что сам он ни на что не годится, Хорошо было, когда он уцепился за Хаима, но человек не живет только Хаимом. Разве каждый мужчина имеет своего Хаима? А что бы Иерохим сделал, если бы Хаим, в такой час пусть я выговорю, умер? Значит, я должна с ним и с детьми идти топиться. Что же другое? Ох, Зейлиг, нет ничего хуже, когда жена умнее мужа. Будь я дура, так что ни случись, я все приняла бы за хорошее. Когда чего не понимаешь, то не так больно. Он разве тронется пойти отыскать работу. Теперь я уже должна быть мужем. Я буду бегать искать заказчиков.

— Никто не знает завтрашнего дня, Ципка, — опять осторожно вставил Иерохим. — Мы разве знаем, что с нами будет? На небе есть великий Бог, ты разве этого не знаешь?

— Не хватай, Иерохим, — вмешался, наконец, Зейлиг. — Тот, имя Которого мы недостойны произносить, есть на небе, но это после, после. Не хватай же, я тебе говорю, — еще раз с жаром повторил он. — Это раз. А что означает то, что Иерохим лишился работы? Нужно искать указания сверху. Вот вчера хоронили Гедалия. Это что означает, я тебя спрошу? Тоже восемь детей оставил и больную жену. Да, да, восемь детей и больную жену. Скажи же, Иерохим, Тот, имя Которого мы недостойны произносить, есть же на небе!.. Ну, иди и пойми это: почему Иерохим без работы остался, а Гедалий умер? Это два значит уже. Еще одна вещь. Лейзер Скоробогатый купил на прошлой неделе сто тысяч четвертей пшеницы и в один час заработал двадцать тысяч рублей. Что это означает? Человек бездетный, богатый, дай Всевышний каждому еврею, и вдруг еще двадцать тысяч рублей. К чему это относится? Должен же быть какой-нибудь смысл в этом, что Гедалий умер, что Иерохим без работы остался, что Лейзер двадцать тысяч заработал! Потому я и говорю, ищи указания сверху, не в вещах, а над вещами. Вероятно, так и должно быть. Тот, Который живет вечно, знает, что делает, и Ему загадок не нужно задавать. "Ты, говорит Он, Гедалия, что имеешь восемь детей и больную жену, ты иди ко Мне, ты Мне нужен, а ты, Скоробогатый, заблудившийся скупец, ослепленный деньгами, сиди внизу и царствуй, твой час тоже пробьет, а ты нищий Иерохим, останься без работы, так Я хочу, и так должно быть". Я же тебе, Ципка, скажу что это хорошо и мудро. Люди ведь совсем Всевышнего забыли. Сказала ли ты хоть раз: слава Всевышнему, поверила ли ты хоть раз в мудрость Его дел? Все по тебе было плохо и нехорошо. Ну, так вот, Всевышний тебе и показал, что то еще не было плохо, и что есть еще и хуже. Что же это должно означать? Это должно означать: как человеку ни плохо, ему могло быть еще хуже, и оттого он должен всегда благодарить. А ты это забыла.

Зейлиг на минуту передохнул.

— Когда у царя Давида заболел единственный сын, — продолжал он, — он плакал и молился Всевышнему, чтобы Он даровал жизнь его ребенку, а когда этот сын все-таки умер, великий царь Давид играл и песни пел хвалебные Всевышнему. Что это означает? В этом лежит великий смысл, и только слепые не видят его. Когда несчастья еще не было, он плакал, и молился, слышишь, Ципка: великий царь плакал и молился, а когда оно совершилось, он радовался. Кто нам это сказал? Об этом говорят наши святые книги, в которые и ты веруешь. Понимаешь теперь?

Зейлиг откинулся назад и потянулся к табакерке. Иерохим сидел уже с поднятой головой, и что-то светилось в его глазах, обыкновенно апатичных. Это были и его мысли. Кто знает Божьи дела? Так оно и должно быть: так, вероятно, при рождении его было записано в большой книге судеб.

В Ципке, очевидно, происходила борьба, глаза ее то разгорались, то меркли, но внутренний бунт взял верх.

— Я не забыла Бога, Зейлиг, — тихо, но горячо начала она, — нет, я не забыла Бога. Не говорите мне этого. Но если желудок хочет есть, то это значит, что он хочет есть и больше ничего. И если у меня нет тридцати копеек в кармане, чтобы сварить обед, то это значит, что мои дети будут голодны и ничего больше. Я не забыла Бога, Зейлиг, но Бог забыл меня. В большой книге судеб раз навсегда записаны каждый мой шаг, каждая мысль, и вообще обо мне никто не заботится. Делай себе что хочешь и как можешь. Что же это значит? Это значит, что я должна сама о себе заботиться. А для этого мне Бог дал голову. Что вы мне рассказываете о Лейзере? У меня разве большие глаза? Это ему, значит, так было написано, и иначе оно быть не может. А если я думаю и ищу, где бы мне копейку заработать, чтобы не голодать; если я хочу знать, что значит праздник; если я ищу лучшего, то есть чтобы Иерохим был дельный, чтобы не бояться квартирного хозяина, — то и это записано в большой книге судеб, и это, значит, хочет сам Бог. И если я не говорю: слава Богу, — когда нехорошо, то это тоже записано в большой книге, и этого хотел Бог. Все, что я ни делаю здесь, от Бога, значит, я Его не забываю и исполняю Его волю. О, я верую в Бога, но когда мне больно, я не виновата, что кричу. Но я ничего не имею к Богу. Верно, так и нужно, чтобы мне было больно. Я имею только к Иерохиму. Бог его сделал портным, это уже дело Иерохима быть хорошим портным. И этого я именно хочу от него. Когда у человека куча детей в комнате, то нужно работать и работать, а не быть калекой.

— Ты говоришь, как дура, Ципка, — отозвался Зейлиг. — Ну, возьми и убей Иерохима и детей тогда. Это ведь тоже окажется записанным в книге. Отчего же ты не убиваешь? Ты просто не понимаешь, что говоришь. Человек должен идти только по хорошему пути. У нас есть и другие книги, которые учат, как жить. Тебе говорят: не укради, не убей, не прелюбодействуй, люби и хвали Всевышнего. Ты этого разве не знаешь?

— Перестанешь уж лучше говорить об этом, — вдруг рассердилась Ципка, — из этих разговоров ничего не выйдет. Я дура, что начала: я бы уже, Бог знает, где была теперь. Несчастная жизнь моя! Бросить детей и идти искать этому дураку работы.