Но наибольший шок караулил Глеба у выхода. Вылез он не в гнезде Адама, как ожидал, а в совсем незнакомом месте. Пустынная, жаркая долина предстала перед ним. Ни кустика, ни лужицы - бескрайняя глиняная равнина, синее безоблачное небо и красный диск здешнего хозяина - солнца. Глеб поднялся как можно выше, но остроты его глаз не хватило для победы над однообразием вида. Раздвинувшиеся края блюда земли поглотили дымкой желтую мертвую поверхность. Мучитель-голод развернулся вовсю, трубил в трубы, бил в барабаны, разрывал живот и голову. Видя, что ничто его не изгоняет, он замыслил если не уморить Глеба, то хотя бы лишить его остатков разума, зациклив на себе все мыслительные процессы.
Солнце слепило, да и из-за растущего глаза все вокруг двоилось. Глеб не сразу обнаружил мечущуюся внизу фигурку. Адам! Друг, изможденный, еле живой, изо всех сил старался привлечь к себе внимание, а, уверившись в том, что он замечен, свалился, истратив последние сохранившиеся крохи возможностей. Кое как Глеб привел его в чувство. Только бы у него достало сил проползти злосчастный туннель! Адам, однако, руководствовался собственными соображениями. Лезть в дыру он наотрез отказывался. Скулил, упирался руками, ногами и крыльями. Глеб, ценой неимоверного напряжения мышц, втолкнул товарища в нору и пропихал его до тех пор, пока тот не понял, что обратной дороги нет. Путешествие тянулось целую вечность. Порой Глебу казалось, что ползут они по кругу, постигая отчаяние бесконечности. Локти и колени прошли все этапы истязаний, перестав в конце концов что-либо чувствовать. Адам чуть ли не через каждый шаг надолго замирал, безуспешно сражаясь со слабостью. Лежал ничком, сипло дышал, с каждым разом все тяжелее поднимался.
Вновь свет они увидели в саду красных деревьев. Пока Глеб нежился в ручье, смывая грязь. Адам, никогда раньше не видавший воды, хотя воздух его родины почти полностью из нее состоял, отлеживался в сторонке, радуясь отсутствию движения. Стояло раннее утро. Длинные полосы сумрака прятались за деревьями от восходящего светила, карикатурно копируя форму своих спасителей, окруженные безудержным сиянием красного золота. Золотой пылью обсыпало и кожу Адама. Глеб же, вымытый, свежий сверкал как новая пожарная каска. Все-таки здесь было неплохо, особенно в сравнении с душной пустыней и тесной норой.
Адам распробовал воду. Отныне он поселился в ручье, сочтя здешнюю атмосферу чрезмерно сухой. После пустыни он маниакально боялся сухости, ставшей для него синонимом мучительной гибели. Глеб, в свою очередь, не злоупотреблял водными процедурами, опасаясь переохладиться. Смерть он связывал не с сушью, а с холодом.
Друзья позабыли о голоде. В утро прибытия Адам обнаружил несметные залежи пищи. Он открыл в себе задатки хищника, задавив маленького зверька, на свою беду заинтересовавшегося новичками.
Этот любознательный ком кожи незаметно подобрался к Адаму и по здешней традиции тронул его влажным щупальцем, вынырнувшим из под складок. Адам не ждал прикосновений и повел себя как и подобает напуганному: встрепенулся, зашипел. А затем, в нарушение не только местных обычаев, схватил зубами нарушителя покоя, чья кожа оказалась тонкой, а костей и вовсе не обнаружилось. Вкус плоти удовлетворил его. Глеб, отведав кусок, любезно предложенный другом, нашел мясо просто восхитительным. Бедолага, закончивший жизнь утехой гурмана, роковым своим любопытством навлек несчастье не только на себя, но и на своих родственников. Глеб с Адамом с диктуемым обменом веществ постоянством кружили над парками как коршуны, выглядывая беззаботные кожаные кочаны, не умевшие ни убегать, ни прятаться, ни обороняться. Запах крови удивительно сочетался с праздником жизни, царством ярких, насыщенных красок, безудержным разнообразием форм, раем наяву, оправдывался и облагораживался безнаказанностью, безропотностью жертв.
Однажды друзья попробовали внести в меню разнообразие: поймали безголовую лягушку. Мясо ее жесткое, безвкусное, желудки отторгли, не пожелав расходовать на него соки. С экспериментами покончили: не хватало еще отравиться.
Глебу нравилось наблюдать за работой горожан, особенно когда они украшали деревья в садах. В этом своем увлечении он не был одинок. Художников всегда окружала свита зевак. Животные, ходячие сосиски, Глеб замерев провожали взглядами каждое движение творца. Вот он острым шипом провел на стволе безукоризненную окружность. Выделившаяся клейкая смола молниеносно застыла, залечила травму. Вот он украсил выпуклую кромку диска зигзагами. Некоторые из зрителей-сосисок заволновались, узнали в рисунке символ солнца. Вот художник начертал грушу. Вот он окружил ее штрихами. Из толпы, горделиво красуясь, выступила груша на паучьих лапах. Остальные зашевелились, плотнее обступили живописца. Каждый мечтал попозировать.
Стоял душный вечер - итог жаркого дня. Глеб с Адамом переваривали поглощенную за ужином плоть, лежа под деревьями. Они утешались иллюзией прохлады, якобы сбереженной под зыбкой тенью. Зной не жаловал никого, но вот-вот его назойливые объятия должны были ослабнуть, разойтись в сумеречной нежности. А ночью, когда свежесть дымкой прижатого к земле тумана съежит кожу, покроет ее пупырышками, озябшее тело возмечтает о сегодняшнем пекле.
Друзей сморил сон, вязкий, тягучий, - сон пресыщенных беззаботностью. Что им виделось, какие картины измыслили их освобожденные разумы? Семь печатей покрыли эту тайну, поскольку пробудившись они не имели ни времени, ни желания переваривать грезы. Ведь разбудили их не ласковые лучи утреннего солнца, а нестерпимое жжение. Добрый десяток жителей близлежащего города обступили их, плюясь едкой слюной сквозь полые посохи. Кожа в местах попадания слюны вздувалась пузырями, горела огнем. Друзья взмыли в воздух, но кислотные плевки, усиленные трубками, настигали их, до дыр прожигая перепонки крыльев.
И только оказавшись там, откуда падает на землю небо, куда не доставали выстрелы, друзья ненадолго перевели дух. Коварное нападение ошеломило, обескуражило, потрясло. Они были наивно недалеки, не умея представить на себе действие их собственных поступков, обращенных к другим. Только в тот час мир потемнел, только тогда справедливость предстала вселенским заблуждением, когда зло коснулось их самих. Хотя зло это поселилось здесь, возможно, с убийством Адамом первого зверька, расстроив гармонию рая, посеяв страх и гнев, породив благодарное потомство - новый виток зла, новые порции боли и ужаса.
Внизу мельтешили горожане, казавшиеся насекомыми, не столько из-за уменьшенных расстоянием размеров, сколько благодаря избытку конечностей. Они потрясали боевыми посохами, преисполненные охотничьим азартом. Несколько пустилось в погоню, перемещаясь с завидной прытью. Объекты же их преследования, подбитые, изможденные, напротив, еле тащились. Стало очевидно, что рано или поздно дырявые крылья откажутся поддерживать своих владельцев, и те рухнут прямо в лапы скорых на расправу охотников. Скорее рано, ведь и невредимым им требовался отдых через не такие уж продолжительные периоды полета.
Силы еще оставались, когда Адам обратил к Глебу лицо, лишенное мимических мышц, но все равно отмеченное жирным оттиском запредельной муки, а затем сложил крылья. Он рухнул на круп одного из преследователей разящим снарядом, вдавил того в песок. Остальные не оставили без внимания виновника этого инцидента, залили его ядовитыми выделениями, не пропустили ни единой клеточки кожи. Слабость ли или же героизм и порыв самопожертвования столкнули его с небес? Как бы там ни было, но Глеб воспользовался подарком друга, отвлекшего на себя погоню, и укрылся среди деревьев.
Ночь вобрала мир в свое черное чрево, сменив затянувшиеся бледные сумерки. Невидимый сам и еле различавший окружающее, Глеб завис над городом.
Перед каждым домом стоял сосуд, наполненный люминесцирующей жидкостью. Спиральная улица выглядела светящейся зеленой змеей, свернувшейся для сна. Горожане: строители, мастеровые, художники - были для него теперь злодеями, не знавшими ни совести, ни жалости. Они бродили по улице безо всякой цели. Гуляли. Однако в прогулке этой проступала тенденция к закономерности. Хаотичное движение мало-помалу упорядочивалось, несло своих участников к центру города, к гигантскому зданию - непременному атрибуту нехитрого архитектурного ансамбля здешних населенных пунктов.
Глеб подумал, что сборище в главном доме может быть каким-то образом связано с Адамом и тоже поддался всеобщему порыву, правда, оставаясь в воздухе, недоступным взорам. И если большинство желавших оказаться внутри воспользовались отверстием входа, то Глеб, разумеется, не из-за избытка скромности, избрал необычные двери. Башенки, торчавшие из крыши, были самыми обычными трубами, только не для выхода дыма, а для поступления извне света. Вот через одну из башенок Глеб и вознамерился пролезть.
