– Нет, – сказал светонец.
– Итак, я вам растолкую: мода есть обычай переменять как можно чаще цвет и покрой платья, вид прически, фасон шляпок, форму экипажа и домашних приборов, даже образ жизни, занятий, увеселений и самого горя или траура.
– То есть вы беспрестанно усовершаете ваши изобретения и промениваете их на лучшее? – сказал светонец.
– Если б это было так, как вы говорите, – возразил я, – тогда мода почиталась бы путем усовершенствований; но, по несчастию, часто выходит напротив. Мы меняем покойное на беспокойное, твердое и крепкое на слабое, красивое на безобразное потому только, что так велит мода.
– Кто же изобретает моду? – спросил светонец. – Без сомнения, отличнейшие и умнейшие люди?
– Вы не мастер угадывать, – сказал я. – Моды изобретают полсотни швей, в одном большом городе, и знатные дамы более повинуются уставам ветреной швеи, нежели… но не в этом дело. Я вам сказал, что наши женщины более трудятся: теперь вам будет это понятнее, когда я скажу, что прекрасный пол высшего звания занимается у нас модами, то есть женщины не работают сами, но только наряжаются, обновляются и преобразуют все в доме. Это отнимает у них все время, и едва остается в сутки несколько часов на визиты, осмотр магазинов и прогулки, и потому другую половину суток, то есть неизвестную вам ночь, посвящают они на балы, собрания и т. п. Итак, наша светская женщина находится в беспрестанной работе и гораздо скорее приходит в изнеможение и теряет силы, нежели простая крестьянка, достающая себе пропитание в поте чела.
– Но какая польза от этой так называемой работы? – спросил светонец.
– Это другой вопрос, – сказал я, – на который трудно отвечать.
В это время мы приблизились к одному огромному зданию.
– Это суд, – сказал светонец.
– Итак, у вас есть суд, следовательно, и тяжбы! – воскликнул я. – Позвольте усомниться в счастии жителей Утопии.
– Не будьте опрометчивы, – возразил светонец. – Люди не могут руководствоваться собственною волею, как животные инстинктом, и потому, для определения правого и неправового, составлены законы, а где законы, там должны быть и блюстители правосудия, которые обязаны разрешать трудные вопросы юридические в сомнительных случаях.
– Есть ли у вас ябеда в судах! – спросил я.
– Не знаю, что такое ябеда, – сказал светонец. – Растолкуйте.
– Когда вы не знаете ябеды, то я начинаю верить вашему счастию.
Мы вошли в огромное здание, которое было совершенно пусто.
– Где же толпы канцеляристов, где толпы просителей, поверенных?
– Мы ничего этого не знаем, – сказал светонец. – Незаконного не просим и не желаем, следовательно, и не знаем тяжеб. Но войдемте в судейскую.
В огромной зале лежала на налое небольшая книга законов; другая книга, журнал текущих дел, лежала на столе, и несколько дежурных судей дремало на стульях.
– Теперь более уверяюсь в счастии Утопии, – сказал я на ухо своему проводнику, – когда вижу, что судьи дремлют не от лени, а от безделья.
В это время судьи проснулись, и один из них подошел к нам и спросил, не требуем ли мы справки с законами или разрешения какого-нибудь спора. Узнав, что я чужестранец и посетил Суд из одного любопытства, судьи просили меня присесть и отдохнуть. Разговаривая с ними более часа о различных предметах, я узнал, что у них вовсе не случается тяжеб, а только бывают сомнения насчет законных или незаконных поступков или действий, и в таком случае их обязанность состоит в буквальном толковании законов. О взятках они даже не имели понятия. Распростившись с судьями, мы вышли на улицу и встретили толпы мальчиков и девочек, идущих в публичную школу учиться мастерствам и всякого рода механическим занятиям. Каждый светонец обязан непременно знать какое-нибудь искусство или мастерство, чтобы, в случае нечаянной потери своего имущества, мог пропитать себя собственными трудами.
– В каком состоянии ваша словесность? – спросил я.
– В самом блестящем, – отвечал светонец. – Наши поэты воспевают славу Всевышнего и добродетели своих соотчичей; прозаики занимаются развитием и распространением полезных нравственных истин различными способами, посредством истории, романов, повестей, трагедий, комедий, сатир и т. п. Ученые трудятся над открытием и усовершенствованием в науках и художествах; артисты и художники работают для славы отечества, и все писатели, ученые и художники пользуются уважением в обществе, как люди, отличные от прочих большим количеством мыслящей силы и старающиеся о славе народа, о пользе общей.
– А каково они живут между собою? – спросил я.
– В мире и согласии! – отвечал светонец.
– Быть не может! – воскликнул я. – Разве у вас нет журналов?
– Напротив того, множество! – отвечал он.
– Чем же они наполняются?
– Любопытными статьями, неизвестными публике, и критикою, – сказал светонец.
– Не понимаю, как можно согласить критику с миром и дружбою между литераторами! – возразил я.
– А я удивляюсь, как можно сердиться за благонамеренную критику, – сказал светонец, – особенно людям, которые по своему званию должны подавать пример снисходительности и правдолюбия.
– Все это прекрасно, – воскликнул я, – но признаюсь, у нас очень редко исполняется, а именно потому, что мы часто вводим личные наши страсти в литературу и что с некоторого времени коммерческие выгоды и расчеты занимают иных словесников более, нежели польза словесности и удовольствие читателей. Но скажите, – примолвил я, – неужели вы не знаете клеветы, зависти, мщения и других унизительных для человечества пороков?
– Знаем по преданиям, – отвечал светонец, – когда предки наши были в невежестве, когда и страсти управляли их деяниями, но просвещение довело нас до того, что все побуждения покорены совести и рассудку, и с тех пор мы счастливы.
– Какое же наказание полагается у вас завистливым и клеветникам? – сказал я. – Ибо невозможно, чтобы иногда не появлялись сии чудовища.
– Презрение! – отвечал светонец. – Мы осуждаем людей по их делам, а не по рекомендациям, не слушаем никаких внушений без доказательств ясных, следовательно, и клевета остается недействительною.
Разговаривая таким образом, мы пришли в публичный сад, где в это время прогуливалась большая половина жителей столицы. Я не мог наглядеться на простоту и прелесть женских нарядов. Простые белые платья, соломенные шляпки и цветы, вот все украшение юности. Пожилые женщины носили красивые плащи и шляпки темного цвета, с зелеными ветками и зрелыми колосьями. Молодые люди не толкались в толпе, не смеялись смотря в глаза незнакомым, не заглядывали под шляпки. Пожилые люди и старики не подражали юношам, не ветреничали, но соблюдали важность и скромность в своих поступках. Женщины не приводили в краску неопытных юношей, устремляя на них смелые взоры и лорнеты. Матери не стыдились прогуливаться с взрослыми своими дочерьми, и отцы семейств ходили под руку с женами и не приветствовали женщин, незнакомых их женам. Одним словом, в этом саду я увидел такие вещи, о которых никогда даже не мечтал на поверхности земли. Возвратившись в нашу гостиницу, я застал моего Джона и скотиниота в весьма дурном расположении духа. Они жаловались, что хозяин дал им прекрасного вина, но очень мало, приглашая пить ключевую и минеральную воду; поэтому они заключили, что Светония должна быть страна скучная, не просвещенная и бедная, ибо у нас и в Скотинии чем лучше угощение, тем более дается вина. Я не заблагорассудил вступать в споры с своими спутниками и лег в постелю, чтобы отдохнуть после прогулки. Долго не мог я заснуть: мне все мечталось счастье Утопии, где нет взяток, ябеды, клеветы, зависти, где литераторы живут в мире и согласии, женщины занимаются домашним хозяйством и не разоряются на нарядах, где молодые люди скромны, а пожилые не подражают юношам в ветрености; наконец я заснул…
Здесь конец рукописи – и снова оторвано несколько листов. На переплете написано было рукою Архипа Фаддеевича следующее: «Не знаю, что ты заключишь из этого путешествия к средоточию Земли, но мне кажется, что первая полоса, или Игноранция, означает совершенное невежество; вторая полоса, или Скотиния, полуобразованность, полуученость, что гораздо хуже невежества, а третья полоса, или Светония, истинное просвещение, делающее людей добрыми, благонамеренными, смирными, скромными и честными».
Я не смею учить публику и потому оставляю ей на разрешение, справедливо ли заключение Архипа Фаддеевича.
