На "Василеостровской" он перешел в следующий вагон и второе представление начал уже почти спокойно. Даже объявил не очень красноречиво свой выход:
- Уважаемые пассажиры! Посмотрите, пожалуйста, на умную собаку.
И Феня пошла за кусочком сахара.
Теперь он смотрел на лица свободно и видел, что все улыбаются. Всё хорошо. Он - не нищий, нищие всегда заставляют пассажиров напрягаться, стесняться своего благополучия, своих целых ног, если едет молодой инвалид на колесном кресле, а Феня радовала людей, как и подобает артистке. Потому они с Феней не просят, они - зарабатывают.
Так они, возвращаясь назад к "Приморской" и обратно, сделали проходы по четырем вагонам, и под конец Феня устала, начала халтурить, норовила опуститься на все лапы и перебежать. Пришлось на этом завершить первые гастроли. На той же "Василеостровской" в дальнем от эскалатора конце платформы он выгреб выручку со дна сумки, чтобы Феня не порвала дорогие бумажки своими когтями, усадил ее и поехал домой, как простой пассажир. Для собранных денег понадобился целый полиэтиленовый мешок - в кошелек столько бумажек и не поместилось бы. Пересчитать выручку там на платформе он постеснялся, но и на глаз видно, что заработал не какие-то скудные деньги, а сумму, с которой не стыдно вернуться домой. Кто сказал, что он неспособен?! Что он только писать за столом умеет?!
Так совпало, что в его вагон вошла цыганского вида бродячая труппа мать с двумя детьми; может, своими, а возможно, и чужими - ведь известно, что цыганки одалживают друг другу детей для такого промысла. Мальчик бежал за своей или чужой матерью, а младенца неопределенного пола она несла, завернутого в живописные лохмотья. Слишком живописные.
- Дорогие люди! Помогите, кто чем может! - громким, каким-то скандальным голосом объявила свой выход цыганка. - У нас дом сожгли, жить негде. Помогите нам, а вам сам Бог-Господь поможет.
Степан Васильевич ничего не дал. И ссылка на влиятельного рекомендателя, самого Господа Бога, видите ли, не помогла. Да и вообще, цыганам пристало оставаться язычниками. Не любит он такую публику. И не поверил ни единому слову: профессиональные попрошайки, дом у них сгорел, прикажите верить. Цыгане должны ночевать в изодранных шатрах! Правда, теперь они все осели покрепче, чем наши крестьяне в кривых избенках: понастроили каменные дома в три этажа с литыми решетками, откуда мужья посылают своих жен гадать простакам и просить милостыню - Степан Васильевич читал об этом статью в каком-то журнале вроде "Огонька". Он смотрел и видел, что и те немногие пассажиры, которые все-таки подают попрошайкам, делают это неохотно, принужденно. В этом-то и разница между красивой работой, радующей публику, и наглым нищенством!
Валя встретила тревожными вопросами:
- Ну как вы? Как Феня?
- Очень хорошо. И работала хорошо, и заработали мы с нею.
- Ну тогда поздравляю. Фенечка у нас труженица.
- Давай, беги скорей им за угощением. Ну и нам чего-нибудь, - и протянул королевским жестом несколько десяток.
Валя сбегала вниз и вернулась с едой. Боже мой, никогда еще они так не пировали! Каждый кусочек ветчины, каждый пельмень - Валя взяла то, что быстро готовится, - препровождался в желудок с чувством глубокого душевного удовлетворения и доставлял ничем не замутненное наслаждение. Потому что из наслаждений жизни - еда на первом месте. А потом уже любовь, музыка - и все, что угодно, на сытый желудок.
Собаки получили куски давно не виданного ими настоящего мяса. И косточки на десерт.
- Это, Дик, тебя Феня угощает, - сообщила Валя.
Дик, словно понял, облизал Феню.
А та, отодвинув свой кусок, побежала проверить, что дали Дику. Проверила, сравнила и только тогда, успокоенная, принялась за свой. Еще и зарычала на Дика, будто он покушался. Так и есть: хорошая артистка и порядочная стервочка.
А Степан Васильевич, утолив первый голод, рассказывал в мельчайших подробностях об их с Феней дебюте:
- Вагон попался новый, знаешь, с дневным светом, Феня не видела никогда такого, да и я не люблю, испугался, что она оробеет, но она все поняла, такая умница!
- Ну конечно, умница! Я сразу заметила. Еще когда братья и сестры ее к каше не пускали, а она кругом бегала и пищала. У бездомных ум в генах заложен. Чтобы выживать.
Дик хорошо поел после голодухи и должен был быть всем доволен, но он чувствовал, что в центре внимания Феня, а не он. Взял свою кость, улегся у самой выходной двери и тяжело вздохнул.
Заработок тщательно пересчитали: сто сорок тысяч мелкими бумажками да вдобавок монеты на дне сумки, которые Степан Васильевич не выгреб впопыхах, - еще на полторы тысячи!
- Ну что, хорошая ставка за одно выступление. Ты в старые времена в бюро пропаганды никогда столько не получал.
Существовал специфический советский заработок: официальное бюро пропаганды при Союзе посылало писателей, известных и не слишком известных, с путевками в клубы, в жэки - и платили за вечер четырнадцать тогдашних рублей плюс семьдесят семь копеек. Особенно любили этот устный жанр писатели не слишком известные, которых издавали редко и с трудом: подножными заработками они почти что жили - выступлений по двадцать в месяц выбивали себе, благо клубов, школ, жэков, мелких библиотек было бесчисленное количество, и во всех статья расходов на культуру. Степан Радин выступал таким образом редко, только когда очень приглашали: ему хватало настоящих гонораров. Да, были времена.
- Хорошая-то хорошая, - продолжала Валя, - но до чего довели наши главари государства: писатель Степан Радин ходит по метро с дрессированной собакой! Кто бы знал. А если знакомых встретишь?
- Ну и пусть встречу. Я ведь не прошу, а работаю. Дрессировщик вполне приличная профессия. А если кто-то осудит, пусть сначала станет мне платить достаточно, чтобы я мог дома сидеть и спокойно работать.
Что было неполной правдой: Степану Васильевичу давно уже не работалось. Сначала его перестали издавать, а потом он и писать перестал. В прежнем стиле повествовать о пограничниках теперь невозможно - это он понимал. А как писать по-новому, никак не мог догадаться. В пустое ведро стучать, как Иван рассказывал? Не умеет он так. Но зато он теперь знал, где и как можно честно и неплохо заработать - с помощью Фени. И больше не боялся, что назавтра нечего будет есть.
На следующий день он уже вышел вечером и поехал на другую ветку, поработал между станциями "Купчино" и "Парк Победы". А всего ведь в Петербурге четыре линии, значит восемь концов, да еще можно варьировать время, чтобы не очень примелькаться даже постоянным пассажирам. А главное, при таком разнообразном режиме не вычислит подземная мафия, не обложит данью. Встречи со знакомыми Степан Васильевич опасался меньше, чем свидания с невидимыми, но тем более грозными хозяевами подземной жизни, называемыми неопределенным, но веским словом "мафия".
И всё как быть должно пошло: Степан Васильевич спокойно входил в вагон, начинал свой номер - и неизменно их с Феней встречали улыбками, а провожали достаточно обильной лептой. И о подземной мафии он скоро перестал думать: его никто не беспокоил, будто и нет такой мафии вовсе.
Зато с мафией или, по крайней мере, с отдельно взятым хулиганом и бандитом раньше него повстречался Иван. Позвонила в час ночи почти невменяемая Лиза, его жена:
- Ваню чуть не убили! Что делать?!
- Да как?! Да что?!
- Он вышел с Альмочкой погулять, и бандит напал на площадке перед лифтом. Наш, здешний. Они тут на лестнице собираются, наркоманят.
Из бессвязного рассказа все же постепенно выяснилось, что хулиган пнул Альму, маленькую собачку Покатиловых. Между прочим, названную в честь героини книги Степана Радина, той самой пограничной собаки Альмы, которую писатель оживил своей литературной властью. Но Ванина Альма была далеко не овчаркой, а лишь смешной беззащитной болонкой. Иван, рассказала Лиза, возразил только бандиту, очень вежливо возразил, устно, без всяких жестов, что так, мол, не поступают воспитанные люди, - и тогда подонок набросился на самого Ивана, сбил наземь, стал избивать ногами. Хорошо, Альма так громко визжала и лаяла, что услышали соседи, сами выйти заступиться не отважились, но милицию, спасибо, вызвали. Приехали быстро, так что подонок еще не успел оторваться от жертвы, застали его бандитство в полном наличии. Иван только голову руками прикрывал, но всю прикрыть не мог, бандит лягал и голову кованым сапогом. Шапка-то баранья слетела сразу, не защищала. Да он вдобавок лысый, Иван-то, - совсем никакого прикрытия голове со стороны волос, не то что Степан Васильевич, который сохранил достаточную шевелюру и после пенсии. За милицией примчалась "скорая", увезла в больницу.
- Так он в сознании? Тебе сам рассказал?
- В сознании, но такой страшный! Глаза лихорадочные, говорит не переставая, руками мне прямо в лицо размахивает. Врачи сказали, это шок.
