- Спасибо, друг, - поблагодарил он не то Дика, не то Степана Васильевича. - Да я бы и сам спокойно выплыл.
- Чего ж лез в воду?
- Уже и искупаться нельзя по случаю природы!
- Тогда орать не надо, на помощь звать.
- А я не звал вовсе. И не тонул. Просто так. Шутка. Прикол, как мой паразит говорит.
- Пить надо меньше. Сам ты паразит порядочный!
Пьяный опасливо посмотрел на Дика и не стал оспаривать свое паразитское звание.
Дик демонстрировал классическое собачье па - отряхивался так, что брызги летели широким веером. Феня скакала вокруг и победоносно лаяла.
Перебежками двинулись домой.
- Простудишься ты! Совсем это тебе не нужно, - на ходу твердила Валя. - "Не тонул он", паразит. Врет!
Степан Васильевич тоже делал свои замечания, запыхиваясь на полубеге:
- Тоже повторяют кому не лень: "Спасение утопающих - дело рук..." Ни черта бы он сам не спасся... Не жалко, да Дика бы утопил... Спасение - дело таких дураков, как Дик...
- И таких, как ты, - не упустила вставить Валя. - Бросился, полез! Лучше бы я с моей прослойкой!
- Да, и таких, как я... И все равно будут повторять, как стадо... "Дело самих утопленников..." Всякая идеология на таких пустых лозунгах... Чем пустее, тем твердят охотнее... Пустят фразу - и знамениты на весь...
Всю свою писательскую жизнь Степан Радин страдал на фоне несправедливой славы изобретателей пустых эффектных фраз! Читатели-то как раз ценили и зачитывали его книги до полураспада, когда выпадала половина страниц, зато критики высокомерно третировали за простой прямой смысл: им подавай выверты и намеки с двойным подтекстом.
Дома Степан Васильевич был торжественно усажен в горячую ванну, а Дика Валя уложила в кухне и зажгла все конфорки - чтобы быстрее обсох. Все суетились вокруг Дика, отчего он был очень доволен - отвык ведь находиться в центре. Он переворачивался на спину, вытягивался, чтобы ему чесали еще влажное пузо. Так он любил нежиться совсем в детстве, а потом посерьезнел и подставлять пузо перестал. И вот словно вернулись безмятежные щенячьи времена. А нечаянный героизм, слава Богу, обошелся обоим мужчинам вполне благополучно.
Вечером показалось, что вполне благополучно. А утром Дик стал подниматься - и не смог встать. Он упирался передними лапами, но задние его не держали. Наступил момент, которого Степан Васильевич давно уже боялся. Предвидел - и боялся: паралич задних лап. Так умирают многие большие собаки: отказывают у них почему-то всегда задние лапы.
- Напряжение потому что такое вчера! Нельзя в его годы. Один знакомый старик побежал за автобусом, догнал, запрыгнул - и умер внутри. Да еще простыл в воде. Одно на одно: напряжение и простуда.
Валя много говорила. Наверное, так ей было легче.
Позвали ветеринара, хотя надежды не было. Тот прописал уколы и сказал, что быстро решится: или уколы помогут - или уж не поможет ничего.
Уколы не помогли. Дик смотрел на суетящихся вокруг него хозяев, пытался встать - и виновато укладывался. Уколы Валя делала собственноручно: она давно научилась, еще когда Дик в детстве подхватил легкую чумку. Дик понимал, что его лечат, терпел, а потом благодарно лизал уколовшую руку.
- А знаешь, почему он понесся к этому пьяному? Потому что хотел нам показать. Мы теперь только вокруг Фени крутимся, а Дик в загоне. Вот и хотел показать, что он тоже чего-то стоит, служит по своим способностям.
Наверное, Валя сказала справедливо, Степан Васильевич не спорил. Его переполняла ненависть и к этому конкретному алкоголику, попавшемуся им по дороге, и ко всем алкоголикам мира.
- Ну почему он не утонул на пять минут раньше? И Дик был бы сейчас здоров. Утопил бы его обратно своими руками, если бы это спасло Дика!
- А не встречали бы мы тебя с Феней от метро, не проходили бы мимо этого проклятого пруда. Раньше никогда вечером не гуляли с Диком в Таврическом, пока ты не начал ходить в свое метро.
И получалось, что Степан Васильевич во всем виноват. Дик вдобавок страдал оттого, что, как воспитанный пес, не умел делать свои дела в квартире. Его уговаривали, но он не мог преодолеть свою чистоплотность, мучился, снова и снова упирался передними лапами, пытаясь подняться. Валя слышала про хозяев, которые таскали на носилках на улицу обезножевшую, но неколебимо воспитанную собаку. Но у тех был лифт. А таскать старикам дважды в день тяжелого больного с четвертого этажа без лифта - это непосильно. Особенно Валентина Егоровна боялась за мужа: надорвется и обезножит, как Дик. Или сердце надорвет. Сама-то она выдержала бы и не такое, но носилки бывают только четырехручные.
В конце концов Степан Васильевич придумал педагогический прием: оставшись с Диком наедине, как мужчина с мужчиной, он проделал при нем соответствующее действие, дал Дику понюхать результат своих излияний. И то ли помог вовремя поданный пример, то ли нужда заставила, но Дик покорился призывам природы - и разрыв пузыря ему больше не грозил. Однако явилась новая напасть: трудно стало поддерживать в достаточно гигиеническом состоянии шерсть и кожу, когда лужи затекали под брюхо.
- Напрасно вы мучаетесь, - сказал врач. - Собаки счастливее людей: собакам эвтаназия не запрещена. И нужно идти на это. Пора. Потому что лучше не станет.
Сказал при Дике. И хотя тот никогда не слышал уклончивого слова "эвтаназия", он все понял - посмотрел как-то особенно, вздохнул и положил морду на передние лапы. Зато когда Валя подошла с очередным уколом, он сжался, чего раньше с ним не бывало.
- Видишь, он все слышал и больше нам не верит... Ну что ты, Дик, это лекарство. Мы тебя лечим. Ты еще встанешь на ноги. На лапы.
Господи, это было бы большее счастье, чем когда-то выход первой книги Степана Радина: чтобы Дик встал на все четыре лапы и пошел! Несбыточное счастье.
Дик принял укол. Но руку не лизнул, как обычно. Однако время прошло, и он оставался жив. Дик сообразил, соединил эти два события - и снова поверил хозяевам, принимал уколы доверчиво и лизал Вале руки.
Но положение становилось хуже и хуже. Появились пролежни, пошел тяжелый запах.
Уйдя в другую комнату и плотно закрыв дверь, Степан Васильевич с Валей посовещались.
- Что ж, так ему и загнивать заживо? Это уже не гуманность. Если бы со мной, я бы так не согласилась мучиться. Все-таки попросить врача.
Кабы можно было вместо этого бесполезного лечения сесть и написать повесть - как когда-то! Степан Радин описал бы, как помогло чудодейственное лекарство, новое и очень дорогое, ради которого он продал свою большую квартиру и переселился с семьей и зверями в однокомнатную... Но Степан Васильевич совсем отвык сочинять романы и повести.
Зато он все тщательно обдумал за последние дни, как обдумывал в подробностях свой с Феней дебют в метро:
- Нет, никого звать нельзя: Дик сразу поймет. Надо, чтобы Дик тихо ушел во сне. Лучше всего умереть во сне и ничего не заметить. Я бы тоже так хотел. Только достать нужную ампулу у врача - и сделать самим. Мы должны для него - сами.
И совершилось по его тщательному плану. Купили излюбленной Диком говяжьей печенки, и хотя ел он очень плохо, но печенку заглотил, а с нею снотворные таблетки - несмертельные. Степан Васильевич с Валей сидели около него, гладили, не замечая тяжелого гнилостного запаха, а Дик полизал им руки - и это было последнее его сознательное движение.
Когда он крепко заснул от таблеток, так что не мог случайно проснуться и увидеть роковой шприц, Валя сделала ему освобождающий укол. Дыхание старого пса истаяло незаметно. Отлетело.
Оба плакали.
- У собак тоже есть душа. Дик нас сейчас видит. Он понимает. Он простит.
Подошла Феня, лизнула на прощание своего большого друга и покровителя - и протянула Степану Васильевичу лапу. Попыталась утешить.
А жизнь должна была продолжаться.
Чтобы внести какую-то яркую краску - и в номер Степана Васильевича, и в саму продолжающуюся жизнь, - Валя сшила Фене для выступлений красную юбочку и синюю безрукавку. Пришлось дома порепетировать, чтобы Феня привыкла выступать в костюме.
- Ну, теперь у вас настоящий цирк получается, - удовлетворенно сказала Валя.
Степан Васильевич теперь снова возвращался без охраны, и снова его охватывала подъездофобия. Вале он ничего не говорил, но она догадалась:
- Буду тебя сама встречать, как верная собака. На двоих побоятся напасть. Да я как развернусь своим весом! Как верная злая собака.
Степан Васильевич не возражал.
Теперь, входя в вагон, он объявлял самым громким для себя голосом:
- Почтеннейшая публика, предлагаю вашему вниманию новый аттракцион! Выступает девица собачьего племени Фенелопа Дикбя!!
У него словно бы кожа задубела, и он совсем не думал о том, как смотрят на него пассажиры. Он и с самого начала своих подземных гастролей приучал себя к нечувствительности, но получалось не совсем, и только теперь он дошел до полной анестезии к посторонним мнениям.
