Он зашагал мимо урн и садовых скамеек, сработанных при сталинизме на века. При Чингиз-хане с телефонным аппаратом...
К станции метро - аналогичной.
Вдыхая, как индус - от диафрагмы, из живота - он трижды обогнул каменный шатер лучшего в мире метрополитена. Затем вошел в кабинку телефона и снял повешенную девчонкой трубку, еще теплую... "Двушку" в прорезь щелк. Указательный в дырку, глаза на выданной бумажке с номером...
Набрал.
Слушая гудки, он смотрел через стекло на станционного милиционера.
На том конце трубку сняла девушка:
- Райком КПСС.
Не своим голосом - как бы из чрева сыто-либерального жуира - Александр заговорил:
- Доброе утро, райком КПСС. Старая площадь вас беспокоит. Вот именно Центральный Комитет. Соедините нас с товарищем Вырубовым... Ах, нет на месте? В референтуре Михаила Андреевича будут ждать его звонка. Да, и отметьте там: по поводу характеристики на товарища Андерса... Нет, милая! Тот был датский сказочник, а этот наш. Ан-дерс. Вам проспеллинговать?
На бегу к Беговой он тормознул такси.
Из кабины лифта он услышал, как разрывается в квартире телефон.
- Товарищ Андерс?
- Да!
- Райком КПСС вас беспокоит. Ваша характеристика нашлась. Мы понимаем, это было нужно уже вчера. Куда ее направить?
Он снял шапку и утер ею лоб.
- Горком ВЛКСМ, - продиктовал он адрес. - Отдел по работе с творческой молодежью. Лично в руки товарищу Комиссарову.
- Все ясно. Курьер наш выезжает. А вам, товарищ Андерс, счастливого пути! От имени райкома и лично товарища Вырубова.
- Спасибо, - ответил он с достоинством.
И положил трубку.
На следующее утро он вышел из такси в одном из переулков центра - в плаще с погончиками и дорожной сумкой.
За решеткой был дворец.
С лестницей белого мрамора и лепным благообразием былых времен.
Меньше всего он ожидал увидеть здесь солдатские кирзачи. Три пары сразу. Облепленные грязью сапоги валялись посреди кабинета творческой молодежи, куда он, постучав, вошел. За столами позевывали инструкторы с комсомольскими значками на лацканах.
Они отдали должное его плащу.
- Я к Комиссарову.
- По поводу Венгрии?
- Угу.
- За паспортами побежал. Присаживайтесь.
Инструкторы были, как после драки. Свежие царапины на лицах замазаны гримом.
Александр сел и посмотрел на сапоги:
- Где это в Москве такая грязь?
Инструкторы заулыбались.
- А это не в Москве. Это мы на природу выезжали.
- За подснежниками, - добавил другой.
Оба засмеялись.
За окном во дворе поблескивала черная "Волга". В ней сидя спал шофер. Надвинув кепку на глаза.
Распахнулась дверь, и влетел Комиссаров. Под мышкой раздутия папка из хлорвинила.
- В аннигилятор! - пнул он кирзачи.
- Не берет.
- Тогда на помойку. Нечего тут разводить. Эстетику, понимаешь, безобразия... Все в порядке, Андерс!
Он бросил папку, и на стол, заваленный бумагами, хлынули новенькие заграничные паспорта. Бордовые с золотом. Он затолкал их обратно и поднял голову:
- Темные очки у кого-нибудь есть?
В отличие от коллег он был без грима - изможденный до землистости, а под левым глазом фонарь.
- Откуда? Только розовые.
- Мы ж оптимисты по специальности!
Александр вынул свои:
- Зеркальные подойдут?
- Ну-к...
Комиссаров примерил, дав коллегам повод:
- Прямо Джеймс Бонд!
- Точно! Вылитый цэрэушник.
- Зато не уголовник. Спасибо, Андерс. - Комиссаров вынул из сейфа полбутылки коньяка. - Глотнуть не хочешь? Ну, смотри.
Допив бутылку, он стал жевать орешек, который тоже хранился в сейфе.
- Кардамон. Перегар отшибает...
- Расслабься, - посоветовал ему коллега. - Никто от тебя не сбежит. Свободу в соцстране не выбирают.
- Разве что по пьянке, - сказал другой.
Комиссаров запер пустую бутылку в сейф и присел на дорожку - по русскому обычаю. Все тот же московского пошива пиджак со свежеоторванной пуговицей, индийские джинсы и полуботинки на резиновом ходу. Зеркальные очки и твердый подбородок.
Коллега прыснул:
- Дан приказ ему на Запад...
Комиссарова это не рассмешило:
- Вам тоже дан - держать Москву. И помните мои слова: "Справа опасности нет".
Встал со стула и взял паспорта:
- Андерс, вперед!
Горкомовский шофер проснулся, когда ему надвинули на нос кепку.
- Куда?
- На Киевский.
Шофер включил зажигание, бензин оказался на нуле. Выругался - и носом пошла кровь. Зажимаясь обрывком газеты, шофер побежал с канистрой одалживаться.
Элегантная "Волга" изнутри была запятнана грязью и подозрительно затертыми следами - неужели кровь? На желтой обивке потолка темнели полумесяцы - отпечатки каблуков? Александр подобрал с резинового коврика обрывок гитарной струны - басовой?
- Что это?
Комиссаров вынул из кармана плаща обломок сигареты.
- Не в курсе?
- Нет.
- Сегодня под Москвой имел открыться неофициальный рок-фестиваль. Со всего Союза посъезжались рокеры. Советский, понимаешь ли, Вудсток хотели учинить.
- И что случилось?
- Идейный противник не прошел. - Комиссаров подавил зевок. Электрогитары оказались бессильны против "калашей".
Александр не поверил:
- Вам что, и автоматы выдавали?
- Ребятам из дивизии Дзержинского. Нам, к сожалению, нет. - Он потрогал под очками свой фонарь. - Иначе пленных бы не брали...
- Что в нем подрывного, в роке?
- Не понимаешь?
- Нет.
- Инстинкты низменные развязывает. Ниже пояса которые... Как, дядя Коля, баки?
- Залил,
- А нос?
- Кровит, гад, - гнусаво отозвался шофер. И вне какой-либо логичной связи в сердцах добавил:
- Скорей бы, блядь, война!..
Так и погнал через залитую апрельским солнцем Москву - меняя руки попеременно: одной крутил, другою зажимал.
* * *
Поезд стоял на левом крайнем пути - уходя из-под свода вокзала далеко на солнце.
Спецпоезд Дружбы - не обычный экспресс в Будапешт, не "Тиса" и не "Пушкин". Литерный! Цельнометаллический. Сияющий и в сводчатой сумрачности. Вводящий в робость людское суетливое подножие. Составленный из вагонов международного класса - с рельефными, свежеотмытыми и непривычно нарядными гербами СССР, с французскими надписями на боках: "Wagon-lit", "Wagon-lit"...
Заграница сбывалась на глазах, и это было не вполне реально. Это было - кружится голова, и спазмы в горле, и все плывет. Что вот сейчас он Андерс - поднимется в одну из этих капсул и...
Ковровая дорожка коридора. Зеркальность лакированных панелей отражает вдаль уходящий блеск латуни. Откатываем дверь и входим в двухместный номер с умывальником и баром.
Александр поставил сумку на бордовый бархат, снял и повесил на лакированные плечики свой плащ.
Он опустил окно.
Под бортом шевелилась масса, с той стороны перрона ограниченная дощатым забором. Обычным таким - некрашеным и светло-серым на солнце. К вокзальной железной стене забор, по замыслу, примыкал вплотную, но доски в том месте были выбиты. Озираясь, в лаз ныряли парни - для закулисного распития "на посошок". В виду заграницы отъезжающие были одеты празднично и налегке. Провожающие в силу шестимесячной инерции и недоверия к весне еще донашивали зимние пальто; впрочем, уже в расстегнутом виде. Припекало так, что кое-кто мастерил из газет солнцезащитные пилотки. Среди взрослых трезвых не было. Какие-то девчонки в этой сутолоке упрямо пытались раскрутить хоровод.
- И все они в Венгрию?
Комиссаров закурил и выдул дым за окно.
- А что?
- Речь в свое время шла про творческую молодежь...
- Чем она не творческая? Те трое лбов, вон видишь, из дырки вылезают? - он показал, - "Веселые ребята". Музыкальный ансамбль. Представляют художественную самодеятельность тяжелой индустрии столицы. А легкую ее промышленность - наш танцевальный коллектив. "Звездочки"...
Внизу их было немало, "звездочек" - от пионерок до бывалых девиц, оформившихся за границу, как на танцы в окраинном парке культуры и отдыха. У забора одна особняком - слегка расставленные ноги в алых сапожках на высоких каблуках, светлый длиннополый плащ, перехваченный в талии, рука на бедре. Особа затягивалась прощальной сигаретой - длинной, тонкой и с белым фильтром. Белая крашеная прядь скрывала выражение лица, но красный ее рот имел отчетливый рисунок - презрения.
- А это кто, звезда их?
- Которая?
- Вот там - со ртом.
- Мамаева? - Комиссаров потемнел лицом. - У "Метрополя" с "Националем" звезд таких навалом - на панели. По двадцать долларов за раз.
Даже при соотношении один к трем - шестьдесят рублей. Два раза, и почти месячная зарплата Александра. Он уважительно взглянул на девушку с фамилией Мамаева.
- Неужели профессионалка?
- Не знаю. Танцует вроде где-то. В Доме культуры на окраине. Мне ее сверху навязали. Сам никогда б не взял. И этого бы тоже - Играй-Мой-Баян. Ты посмотри на крокодила. В поезд не сел, а уже на ногах не стоит...
Музыкальным сопровождением "звездочек" за границу ехал баянист крепкий мужичок лет сорока пяти. Темно-коричневый пиджак, вольготно расстегнутая белая рубашка из нейлона и шляпа - темно-зеленого фетра. Сдвинута на затылок. Еще кудрявый, уже лысеющий артист. Он, видимо, явился на вокзал задолго до отхода поезда - к открытию ресторана - и набрался так, что лыка не вязал. За то ему выговаривала его начальница, одновременно художественный руководитель коллектива "Звездочки" - полная, потная, напудренная и тоже трезвая не вполне. Он же только жмурился на солнце, обнимая футляр с инструментом. Какой-то азиатский мальчик впрыгнул через дырку на перрон - подняв над головой барабанные палочки. "Веселые ребята" с радостными воплями бросились к нему, но он вдруг зарыдал, размазывая сопли со слезами по лицу. По монголоидному. Это был не мальчик. Жертва зачатия по пьянке? Хромосомный казус?..
