в аудиторию, наблюдаю необыкновенную сосредоточенность внимания со стороны студентов, ловлю на себе заинтригованные их взгляды.
– А вас вчера по телевизору показывали! – выкрикивает с заднего ряда всегда несдержанный и невоспитанный Бондарчук Егор.
– По первому каналу. Вы там молодой. Вы там солдат, – добавляет подчеркнуто и основательно отличница Чередниченко Оксана. – Вы там без чувств и в крови, во вражеской, – говорит она.
– Но вас нельзя не узнать, к тому же, фамилию называли, – добавляет восторженно Бестужева Настя. – А сверху на вас, там, на фотографии, лежит убитый вами негр.
– Вы его по виску уходили саперной лопаткой!.. – опять выкрикивает Бондарчук.
– Не негр, а афроамериканец! – в то же время поправляет Настю отличница Оксана. Насти все равно, она смотрит на меня обожающим взглядом.
«Я навсегда в сердце твоем». Кто не знает, суть телепередачи состоит в следующем. Кто-то кого-то когда-то потерял и не смог забыть, и теперь надеется этого кого-то найти, располагая при этом самой скудной и зачастую устаревшей информацией. К примеру, тот-то и тот-то в таком-то году там-то и там-то проживал, потом переехал, переписка оборвалась, и теперь: «Ищу, скучаю!» Или: «19** год, апрель, 21-го. Васильевский остров. Сказочный закат. Поэзия Бродского. – Отзовись, Геннадий!» Восьмидесятилетние старушки находят своих подруг молодости благодаря этой передачи. Когда-то давно разорванные половинки вновь сочетаются воедино. Словом самые невероятные надежды происходят в реальность.
И вот в одном из выпусков этой передачи показывают иностранца, француза. Он, бывший военный репортер одного независимого канала. Он был свидетелем и обозревателем ―ской войны 19** года. В тот год он сделал один кадр, который по-настоящему его прославил. И теперь прославленный француз демонстрирует ту самую сделанную им тогда фотографию. Студия гудит, картинка действительно популярна и узнаваема и даже у нас. Это старый снимок, но его и по сей день используют, в качестве пропаганды против войны и насилия, как образчик. На фотографии засвидетельствована страшная и печальная сцена, результат жуткой рукопашной схватки, когда оба противника, и победитель и поверженный, одинаково лишены жизни в финале. Картинка необыкновенна и замечательна еще и тем, что поверженный занимает заведомо доминирующую позицию, его могучее бездыханное тело лежит ничком на теле противника. Вероятно, еще за миг до смерти он неистово душил своего врага. Тот, что сверху, внушительных размеров чернокожий. Затылок и левый висок его большого бритого черепа жестоко изранены. Окровавленная саперная лопата, нехитрое орудие убийства, все еще покоится в руке его противника, его убийцы, в руке юноши. Это совсем еще мальчик, с замечательно красивым, выразительным, почти девичьим лицом, умиротворенным и успокоенным. И это детское безжизненное лицо, окропленное вражеской кровью, может быть, и есть то значительное, то запоминающееся, что выделило снимок из прочих, то, что передает одновременно весь ужас войны, ее трагизм и всю ее бесконечную нелепость.
Престарелый француз рассказывает историю происхождения этого снимка.
Ему тогда было что-то около тридцати. Он был молод, отважен, амбициозен и бесконечно предан своему ремеслу, больше, чем допускал то здравый смысл и обыкновенный инстинкт самосохранения. Он безрассудно и отчаянно бросался в самые авантюрные предприятия. Подвергал себя не меньшей опасности чем любой из непосредственных участников того конфликта, пребывая, большею частью, на передовой. Не единожды он висел на волоске от смерти, и только волею случая отделывался легкими ранениями. Француз, Кристоф… Кристоф Дюгарри (был такой футболист, чемпион мира 1998 года, нападающий – имя подсказала мне моя фантазия) закатывает рукав и демонстрирует зрителям в студии и на камеру – всем телезрителям, поклонникам телепередачи «Я навсегда в сердце твоем», демонстрирует шрам на предплечье. Это ранение для Дюгарри наиболее памятное, оно получено им всего за несколько минут до рождения прославившего его снимка, снимка, приведшего его сегодня в эту студию. Зал рукоплещет. Дюгарри растроган, он благодарит публику и привычным жестом публичного человека возобновляет тишину. «Это осколок взорвавшегося снаряда, – повествует он, – ранил мне руку. Я был, как раз, увлечен одним солдатом, на вид совсем еще юношей, но сражавшимся с геройством гомерическим. Он представлялся мне Ахиллом, или юным и прекрасным Патроклом, что будет точнее, кто после многовековых скитаний по мрачному царству теней, нашел, наконец, возможность возродиться в двадцатом веке новой эры, чтобы в прежнем образе бесстрашного воина опять сыскать себе славу вперед на тысячелетия!.. – Дюгарри еще раз открыто и значимо смотрит на снимок, что держит в руке. – По крайней мере, почти четверть века уже… Но ведь и я не Гомер…»
«Символично и то, – продолжает Кристоф, после некоторой паузы, предоставив возможность публике оценить должным образом его остроумие, – символично, что снаряд, ранивший меня своим осколком, нанес вред и моему герою, который находился всего в нескольких метрах от места разрыва. На моих глазах его отбросило в сторону, как куклу, и тут же я почувствовал острую боль в руке и мой мозг на время помутился от болевого шока. Когда я несколько пришел в себя, первая моя мысль была о героическом юноше, печальная мысль, я почти не сомневался, что его нет в живых больше. Бой продолжался, но меня теперь не волновало происходящее вокруг, с каким-то умопомрачением я упрямо искал тело «Патрокла». С отчужденным видом, не замечая над головой свиста пуль, не откликаясь на призывы о помощи, стоны, я ворочал тела, тела раненных и убитых, но – всё то были не те лица. Наконец мой взгляд пал на блиндаж, кособоко выступавший из земли одним узким отверстием. Вероятность, хоть и небольшая, но была, что тело моего героя, отброшенное взрывной волной, могло угодить именно туда. Совать свой нос в блиндаж в самый разгар противостояния, было с родни самоубийству. Однако мой нос не устрашился злой участи», – произносит француз с улыбкой, разряжая тем самым обстановку в студии. Зал с одобрением отзывается на эту шутку. Но лицо Дюгарри делается опять серьезным и печальным, и в студии опять повисает напряженная тишина.
«То, что я обнаружил там, в блиндаже, тогда, теперь вы можете видеть сами, – говорит Кристоф, вновь предлагая вниманию снимок, который камера для телезрителей показывает крупным планом. – Мне тогда, как вероятно сейчас всем вам, не сложно было угадать те страшные события, что должны были предшествовать столь грустному исходу. Моя фантазия рисовала мне совершенно дикую картину. Я представлял на месте моего героя себя самого. Я представлял себя тем же доблестным и прекрасным Патроклом. Представлял себя на поле брани, как я устремляюсь в атаку, как вижу растерянно-испуганное и почти что обреченное лицо своего врага, явно запаздывающего с выстрелом. Как готовлюсь сразить супостата оружейным прикладом. Как вдруг что-то яростное и могучее забирает
