каждый день заходил на кладбище, надеясь застать там привычные звуки и образы.
Кладбище приходило в запустение: могилы заросли, деревянные скамейки покосились. Чем больше кладбище нуждалось в заботливых руках, тем тоскливее становилось на душе.
Спустя какое-то время я заметил, что дверь в сторожку приоткрыта. Сердце учащенно забилось в предвкушении встречи. Мне не терпелось расспросить сторожа о том, где он пропадал, и услышать знакомый голос. Я думал даже побранить его за то, что он покинул меня без предупреждения, но вовремя отбросил эту мысль.
Из сторожки вышел грузный незнакомец. Взглянув на меня, он снял широкополую шляпу и отвел взгляд в сторону.
Скорбь застряла в горле и растворилась в тишине. «На кладбище не умирают», — подумалось мне.
Прошло несколько месяцев. После той встречи я больше не возвращался на кладбище. Изредка я отворял калитку, но тут же останавливался.
Я всматривался в проходящих мимо кладбища людей и искал среди них нового сторожа, а не найдя его — уходил.
В один из таких пасмурных дней, когда солнце еще не взошло, а ему уже пора было садиться, я, наконец, нашел в себе силы.
Время не лечит. Время рубцует раны, образуя корочку из привычки. То, что еще совсем недавно волновало нас до боли в сердце, со временем стирается из памяти, теряя краски.
Отворив калитку, я ступил на промозглую осеннюю землю. Аллея поросла жухлой травой и за ней едва угадывались прежние газоны.
Могилы и ограды пребывали в не меньшем запустении. То тут, то там торчали сорняки, скамейки покосились, а памятники, засыпанные опавшей листвой с птичьим пометом, навевали тоску.
Я шагал все дальше, по хорошо знакомому маршруту, и все меньше узнавал привычные места. Мне попадались лишь мятые пластиковые стаканчики, обертки от конфет и использованные салфетки.
Позже мне довелось познакомиться с новым сторожем. Высокий мужчина вышел из покосившейся сторожки, окинул меня равнодушным взглядом и молча запер дверь. Но прежде, чем скрип двери потонул в тишине, я успел разглядеть знакомую лопату в дальнем углу комнаты. Треснувший инструмент был небрежно прислонен к стене.
На следующий день я вернулся на кладбище. Выудив из кармана плотной куртки теплые перчатки, я принялся за дело. Но перед этим я долго осматривался, примеряясь к будущему фронту работ, и отгонял от себя мысли о том, как здесь грязно и сколько мне предстоит сделать, чтобы вернуть ту чистоту, что была в первый мой визит. Я словно попал в детство, когда, стоя с мокрой тряпкой в руках, с закрытыми глазами тянулся вперед, к широким пластам старой пыли.
Сначала я убрал главную аллею и срезал косой верхушки высокой травы. В мусорный пакет вслед за травой отправились бутылки и бумажки.
Затем я принялся за уборку могил. Отремонтировал покосившиеся скамейки, убрал мусор и опавшую листву.
Так протекал каждый будний день. Я возвращался вечером, после работы, когда посетителей уже почти не было.
В один из таких вечеров я смахнул со лба липкий пот и прилипшие желтые листья и огляделся вокруг. Аллея вновь была видна с любого ракурса, а мраморные кресты блестели в лучах заходящего солнца.
Я сложил инструменты в рюкзак и направился к выходу. Руки саднило от мозолей да тело отдавалось глухой болью при каждом шаге, но запах скошенной травы приятно щекотал нос.
Последний луч заходящего солнца отразился в могильных плитах и исчез вместе со скрипом кладбищенской калитки позади меня.
Кофе обжег пересохшее горло. Ларри не почувствовал его вкуса, но отчетливо ощутил аромат свежемолотых зерен.
В кафе он был один, не считая персонала. Бармен протирал последний стакан, нетерпеливо посматривая на настенные часы. Официант заносил через дверь плетеные кресла с веранды.
«Интересно, это они так намекают, что закрываются?»
Отхлебнув кофе, Ларри неспешно поднялся и задвинул кресло под стол.
Такое ощущение, будто он уже бывал здесь раньше.
Ларри направился к выходу.
На стене рядом с дверью висела доска. На ней булавками были прикреплены фотографии. Ларри подошел ближе. Бармен покосился на часы.
Ларри сосредоточенно вглядывался в миниатюрные фотокарточки. Погружаясь в них, он перескакивал с одного фрагмента на другой, пока, наконец, не наткнулся на старый выцветший снимок.
Вероятно, это фото было свидетелем появления всех остальных. Пока коллекция пополнялась, разрастаясь, словно лес из нескольких семян, старая фотокарточка возвышалась над всеми и притягивала взоры посетителей. На ней можно было различить две фигуры: молодых парня и девушку со сплетенными руками. Фигуры стояли спиной к морю и смотрели прямо в объектив. У девушки были золотые волосы, на ее чистом лице играл яркий румянец.
Даже когда он вспыхивал, будто языки пламени, щеки ее всегда оставались прохладными.
В такие моменты от нее сильно пахло кокосовым шампунем и миндалем.
«Откуда я это знаю?» — подумал Ларри.
Скрипнула, закрываясь, дверь кафе. Ларри плотнее запахнул пальто. Холодало.
Обойдя несколько кварталов, он дошел до того места, где свет фонарей резко обрывался.
Стекла очков запотели. Ларри протер их рукавом свитера и водрузил очки обратно на нос. Размеренное мерцание светофора изредка перебивало пустоту мыслей. Загорелся зеленый свет.
Свернув за угол, Ларри вышел к крошечному скверику. Расставленные кольцом скамейки окружали фонтан. В центре фонтана лежали гранитные плиты, по котором когда-то струилась прозрачная вода. Сейчас они были покрыты толстым слоем пыли.
Все вокруг было завалено мусором, пустыми бутылками и целлофановыми пакетами. Из фонтанных труб торчали окурки.
Под грудой хлама он отчетливо видел, каким это место было раньше. Стоило лишь протянуть руку — и по ней заструится вода. Достаточно было сложить ладони, чтобы погрузиться в собственное отражение.
Ларри устало прикрыл глаза, но так и не смог сплести в клубок обрывочные воспоминания. Как только они возникали, то тотчас обрывались.
Отдохнув, он отправился дальше — туда, где шумел никогда не засыпающий город, по чьим артериям струились образы его жителей.
Однако город спал, во всяком случае, готовился ко сну. Таблички на магазинчиках переворачивались обратной стороной, двери запирались на ключ. Лишь кое-где открытые бары продолжали принимать гостей. Из кинотеатра вышел зритель, закурил сигарету и смачно сплюнул. Докурив, он бросил тлеющий окурок на землю.
Яркий неоновый свет на противоположной стороне улицы привлек Ларри, как влечет мотылька свет вспыхнувшей лампочки, и он направился к синим буквам, мерцавшим на стене. Из раскрытых дверей доносилась музыка, как бы приглашая его войти.
Привыкнув к полумраку в зале, Ларри подошел к бармену и заказал односолодовый виски.
Взяв граненый стакан с напитком, Ларри прошел к угловому столику.
