Тусовщица - Анна Дэвид

У Адама слегка отвисает челюсть, а вот Гаса это нисколько не смутило. Гас обращается к парковщику:

— Ее машина остается здесь, — говорит он. — Она заедет за ней завтра. — И поворачивается к Адаму. — Можешь отвезти ее домой? На меня уже экстази [7] подействовал.

— Можете оставить любую волну, — говорит Адам, но тем не менее торопливо переключает радио с NPR [8] на какую-то уж совершенно безжизненную станцию. — Хотя должен признать, что мне лично нравится вот эта, наверное, потому, что здесь проигрывают все то же самое, что постоянно звучит у меня в голове.

Ха. А он забавный, несмотря на свой приличный до тошноты вид. Я замечаю в держателе лекарство от астмы, и мне почему-то снова становится смешно, пока наконец я совершенно отчетливо не понимаю, что похожа сейчас на хрюкающую пьянчужку.

— Слушайте, я вовсе не такая пьяная. — С этими словами я поднимаю глаза на уличные фонари, которые слепят глаза, как те световые вспышки, которые мы использовали на танцевальных шоу в школе, и у меня начинает кружиться голова.

Адам ничего не отвечает. «С виду он такой милый мальчик, — думаю я, — вроде тех, которые обязательно понравились бы маме, и она бы удивлялась, почему они не привлекают меня. Наверно, он решил, что я — отпетая шлюха».

— Понимаете, все, что я говорила про свадьбу и про групповуху, — несерьезно. — Интересно, а почему это меня волнует его мнение?

— Да бросьте, я вас не осуждаю. — Он сказал это таким тоном, которым мои школьные подружки, бывало, говорили: «Только не обижайся, но…» Другими словами, он, скорее всего, как раз меня осуждает.

— Так где вы работаете? — спрашиваю я, чтобы поддержать беседу, хотя догадываюсь, каков будет ответ. Потому что все друзья Гаса претендуют на то, чтобы называться актерами, сценаристами, режиссерами, продюсерами или чем-то вроде того, несмотря на то что аренду жилья им оплачивают чересчур избаловавшие их родители или какие-нибудь жалкие биржи труда. Прожив в Лос-Анджелесе всего полтора года, я успела распрощаться с мечтами о Голливуде. Неужели они и вправду не понимают, что на этой стезе добиваются успеха лишь немногие и что нельзя приписывать себе подобную карьеру до тех пор, пока она не принесла тебе каких-либо существенных денег?

— Я актер.

— Правда? — спрашиваю я. — Где-нибудь снимались?

— В одном эпизоде в фильме Криса Каттана, — отвечает он, — но его вырезали.

— О! — И мне почему-то становится его жаль.

— А сейчас я работаю официантом в «Нормс».

— В Долине?

Мне становится еще хуже.

О господи. Я наугад переключаю радио на другую волну, и из колонок начинает звучать «Сесилия». Я всегда любила эту песню. Просто имя Сесилия всегда казалось мне похожим на Амелию, и иногда мне удавалось убедить себя, что это поют про меня. Я начинаю подпевать в такт, вспоминая пьяную забаву, которую мы с моими однокурсницами придумали на старших курсах колледжа: если мы слышали, что певец пропел женское имя, то тут же должны были выпить. «Моя Шарона», «Ну же, Эйлин», «О, Сесилия» — почему-то нам больше всего нравилась музыка восьмидесятых.

— О, Амелия, я стою на коленях и умоляю тебя вернуться домой, — пою я. Господи, лучше уж просто взять и расслабиться. Адам неловко улыбается, но мне наплевать, так же как и на сотни людей в барах с караоке, которые обвинили меня в отсутствии слуха. Потому что пение — единственное приятное ощущение за весь вечер, если не считать коктейлей. Я пою до самого конца нашей поездки, представляя себе некого таинственного идеального мужчину, который немного похож на Джуда Ло [9], за исключением того, что он не спал с монахиней и не был женат, но который, однако, умоляет меня вернуться домой, к нему, пока он…

— Амелия. — Адам трясет меня за плечо. — Амелия. — Я открываю глаза.

— Вау, — говорю я. — Я пела.

— Да, но одновременно и спала. Сказать по правде, это было необыкновенно мило. — И хотя ухмылочка на его лице явно пытается убедить меня в том, что не я — причина его веселья, я настолько унижена, что предпочла, чтобы меня сбила машина, чем пережить подобное. Адам прокашливается.

— Вы здесь живете, правильно? — сфокусировав на нем взгляд, я замечаю, что он крайне взволнован. — Вы хорошо себя чувствуете? — спрашивает он.

Я ослепительно улыбаюсь, чувствуя себя предельно уязвимой.

— Как никогда. — И я открываю дверцу со стороны водителя. — Спасибо, что подвезли.

— Пожалуйста. Я вылезаю из машины на тротуар, спотыкаясь в своих лодочках «Miu Miu» [10], и добавляю: — Хотя это было совершенно лишнее. — И мысленно отмечаю, что никогда больше не надену эти туфли.

Адам улыбается и заводит машину. Глядя ему вслед, я думаю о том, какой же дурой иногда бываю. Ну, разумеется, подвезти меня было необходимо. Потому что я представляла из себя шатающуюся одурманенную пьяную массу. Я преисполнена решимости запинать саму себя за то, что оказалась такой дурой, что меня даже не удивляет, как Адам узнал, где я живу.

Глава 4

— Там должна была стоять моя фамилия, — говорю я. Почти все без исключения упрекают меня за то, что я постоянно жалуюсь, даже мама утверждает, будто первые мои слова были: «Это нечестно», поэтому я не могу просто взять и смотреть на это сквозь пальцы.

Во взгляде Брайана одновременно читается и раздражение, и любопытство.

— Закрой дверь, — говорит он.

Я поднимаюсь, закрываю дверь и сажусь на раскладной стульчик, предварительно сняв с него и поставив на пол стопку нераспакованных дисков.

— Может, скажешь все-таки, что с тобой происходит на самом деле, — говорит Брайан, улыбнувшись впервые за время, прошедшее с того момента, как я зашла к нему в кабинет.

Когда я только начала здесь работать, Брайан сразу же принял в беседах со мной этот отечески-менторский тон, и хотя мои отношения с ним далеко не такие запутанные, как с моим настоящим отцом, я так до сих пор и не поняла, чего ему от меня надо. Остальные мои коллеги утверждают, что я хожу у него в любимчиках, однако, на мой взгляд, ко мне он относится гораздо