завтрак, и в семь часов, когда она только открывает бар, у нее за плечами уже два часа работы.
Она достает из кармана телефон и кладет его на металлическую столешницу – при первом же касании экран окрашивается в розовый Маунтбэттена. Я не признаюсь ей, что уже знаю этот цвет. Мой отец учил нас цветам военного камуфляжа, и розовый Маунтбэттена входил в эту палитру. Эти знания нам бы пригодились, если бы пришлось скрываться в лесу, в котором стоял наш дом.
– Что думаешь? – спрашивает меня Анджелина.
– Какой-то блеклый, честно говоря, – отвечаю я с полуулыбкой.
Она снова смотрит на экран.
– Да, действительно. Немного блеклый. Но его же придумал лорд! – На ее лице мелькает улыбка. – Лорд Маунтбэттен был дядей герцога Эдинбургского по материнской линии.
– Вот это да!
– Очень привлекательный мужчина…
Быстрое движение указательного пальца – и на экране появляется фотография господина в форме британского флота, мрачно смотрящего вдаль.
– Признай, что он ничего.
– Прямо как из «Аббатства Даунтон», – замечаю я, зная, что ей понравится.
– Каждый день новый цвет – звучит как прекрасная жизненная стратегия. Спасибо, что посоветовала.
На самом деле я просто рассказала ей, что в детстве мы с мамой каждое утро открывали ее словарь цветов и выбирали для запоминания и любования новый оттенок. «Самого по себе, – учила она меня, – розового не существует». Какой розовый? Амарантовый, азалиевый или малиновый? А зеленый? Оттенка спаржи, античной бронзы или светло-оливковый? У каждого цвета есть свое достоинство, особая гармония света и тени, собственная история. Выбрав цвет, мы выходили на улицу и искали его в природе. Умение различать оттенки делает мир более живым, более настоящим.
Анджелина – одна из немногих, с кем я могу делиться такими мыслями. Она не подбирает слова, всегда говорит прямо, без обиняков. Так она решила выбирать новый цвет каждый раз, когда мы с ней видимся. За последнее время мы успели повосхищаться синим «Звездной команды», цветом яйца дрозда, цветом морской раковины…
– Сегодня ты сорвала джекпот: нашла действительно благородный цвет, – говорю я.
Анджелине нравится все благородное: хорошие манеры, опрятные вещи – прямо как мне гороховое пюре, отвертки «Стэнли» и вешать таблички.
Я осматриваюсь: два завсегдатая пьют «Бьянкино» за игрой в карты; еще один, помоложе, читает газету.
– Так, и что же случилось?
– Микроволновка полетела, – фыркнула она, поднимая откидную дверцу барной стойки, чтобы я прошла. – Тарелка крутится, лампочка светит, таймер работает… а еда не греется.
– Ах ты мелкая бандитка, – обращаюсь я к микроволновке, ласково над ней склоняясь. – Задержи дыхание, больно не будет, ты сейчас просто сладко заснешь.
И я вынимаю вилку из розетки. С помощью своей отвертки 4 × 100 мм снимаю крышку. Достаю предохранитель высокого напряжения. Сгорел, сразу видно, но на всякий случай проверяю тестером – напряжения нет.
– Надо поменять ей протез, – сообщаю я Анджелине, подмигивая. – Но не волнуйся, стоить будет две копейки, сейчас сбегаю тебе за новым предохранителем.
– Ты просто сокровище. Творишь чудеса.
Заплатив мне, Анджелина достает с витрины булочку.
– Держи, солнышко. С малиной, как ты любишь.
Я без возражений принимаю. Она кладет мне в бумажный пакет еще две: одну с кремом и одну с шоколадом, потому что сегодня суббота.
– Послушай, солнышко, – говорит она мне, складывая руки на груди. – Выручишь меня, возьмешь вам с Эудженио вот эту лазанью? Пусть он завтра вечером у тебя посидит.
– Конечно, составим друг другу компанию.
Она каждый раз просит у меня разрешения, и этот ритуал придает просьбе какую-то магию, снимает с нее заклинание обыденности и привычности. Анджелина боится обременять других, хотя сама всегда стремится облегчить чужое бремя.
Я люблю Эудженио, пусть он и говорит почти об одних автобусах. Каждый вечер воскресенья, без пары минут девять, я становлюсь перед окном и жду, пока в их квартире на третьем этаже напротив моей погаснет свет и Эудженио пройдет через двор ко мне.
Анджелина несмело мне улыбается, открывает пакетик и опускает в него два алюминиевых контейнера.
– Я просто задерживаюсь допоздна по воскресеньям, – добавляет она, как будто мне нужно объяснение.
Я знаю, что она работает до самой ночи: убирает тут все, пока муж сидит за столом и играет в покер, как посетитель.
– Ты видела, «Новый мир» снова открылся? – бросаю я перед уходом, собравшись с духом.
За все эти годы я ни словом не обмолвилась об этом магазине ни при ней, ни при синьоре Далии, ни тем более при Трофео. По сути, я не говорила о нем вообще никому. Если бы они спросили, почему этот магазин меня так волнует, я бы не хотела им этого объяснять. Обещание, мечта, вина, разочарование – пусть лучше все, что заставило меня почувствовать связь с этим местом, останется секретом. Но если в нашем районе что-то происходит, можно быть уверенной, что Анджелина об этом уже знает.
– Да просто какой-то старый магазинчик, что с того? – отвечает она, пожимая плечами. – Разве что называется «Новый мир».
– Кто знает… – вздыхаю я, слегка расстроившись.
Прежде чем уйти, по привычке оборачиваюсь и смотрю на неоновую вывеску бара, выходящего на зеленую площадь. Розовый курсив: «Ничто».
Когда я спросила Анджелину, почему она выбрала такое название, она сказала:
– Тогда мы только переехали в Милан и нам не пришло в голову ничего лучше. По сути, у нас тогда ничего не было, так что такое название нам показалось честным.
– А сейчас?
– Сейчас у нас есть собственное местечко, а это уже что-то. Но о том, чтобы менять вывеску, и речи не идет. – И она многозначительно улыбнулась – как, думаю, могла бы улыбнуться только королева Елизавета.
– А в эту субботу… Дай угадаю: булочка с шоколадной начинкой!
Али с улыбкой берет у меня булочку. Он любит шутить. Когда я в первый раз пришла на рынок, я выбрала его лавку, потому что я спросила, какие фрукты и овощи он собирается выбросить, – а он набрал мне целый пакет. И не попросил ничего взамен. «Просто принеси мне в следующую субботу что-нибудь на завтрак». И я уже пять лет приношу ему на завтрак булочку с шоколадом от Анджелины, а он дает мне овощи, которые покупатели считают недостаточно красивыми. А какие же они вкусные!
Набираясь смелости, чтобы заговорить, наблюдаю, как он обслуживает покупательницу. Возможно, он думает, что я, как обычно, уже ушла, потому что я стою вне его поля зрения. Несмотря на высокомерие покупательницы, он с ней очень обходителен. Продолжая улыбаться, аккуратно взвешивает овощи и округляет счет в меньшую сторону. Но когда она уходит, все-таки вздыхает с облегчением. И замечает меня.
– Уже следующая суббота?
Кажется, то, что я не ушла, его удивило и развеселило. Али всегда веселый, и это самая прекрасная его черта. А еще ясные глаза, сияющие, как горные озера.
– Ты знаешь «Новый мир»? – выпаливаю я на одном дыхании. Надеюсь, не краснея.
Али наклоняет голову.
– В каком смысле, красавица?
Это наш самый длинный разговор за все то время, что я его знаю.
– Магазинчик тут за углом, – объясняю я. Уже поздно отступать. – Ты слышал о нем?
– Я закупаюсь только на Монтенаполеоне [8], красавица.
Душа моя, красавица, солнышко… Иногда мне хочется, чтобы меня просто звали по имени. Просто Гея.
Али не знает, как меня зовут, он никогда не спрашивал. А я его имя знаю. Когда-то услышала, как к нему обратился коллега, и запомнила. Человек, у которого есть имя, уже не просто человек. Если знаешь, как зовут кого-то, он перестает быть незнакомцем – тут все как с цветами. Имена делают мир более настоящим. Но за мной уже образовалась очередь, я задерживаю Али дольше положенного.
– Слушай, давай я расскажу тебе о нем в следующую субботу, – заключаю я скорее для себя самой, чем для него.
– Ты знаешь, где меня найти.
– Стихи о любви за мелочь! – кричит охрипшим голосом поэтесса, сидящая на тротуаре.
Я наклоняюсь, чтобы отдать ей третью – и последнюю – булочку. Она слизывает крем кончиком языка и протягивает мне листочек с написанным ручкой стихотворением. Смотрит на меня с видом всеведущей пророчицы, сивиллы большого города, которая, несмотря на свой дар – а может,
