была частью ее жизненной философии. Не надо забывать, настаивала она, что пенициллин делают из плесени.
В трубах продолжало шуметь, и неожиданно зазвенел ликующий смех. Она ополоснула подмышки от мыла и уставилась на ржавую трубу, заканчивающуюся у решетки для слива в полу. Еще одна труба спускалась с потолка, соединяя квартиры. Прикладывая ухо к батарее, Гитте могла расслышать, о чем говорят внизу. Там, на цокольном этаже, жила старая, лишенная слуха женщина с двумя детьми среднего возраста. Прямо при матери, застраховавшей свою жизнь в их пользу, они обсуждали ее смерть. Смех усиливался, и Лизе уставилась на трубу, словно та была шкафом из ее детства, в котором держали что-то страшное, дожидавшееся наступления ночи, когда ее одолеют темнота и дремота. Кто-то разговаривал, слова перебивались приступами смеха. Напоминало Могенса, когда он натягивал нейлоновые колготки на голову, чтобы напугать младшего брата. Она сняла банную шапочку и приложила ухо к трубе.
— Хуже всего, когда она улыбается. Передние зубы — другого цвета.
Она провела указательным пальцем по керамическим коронкам и снова услышала голос Гитте:
— Она замечает только самое очевидное и конкретное.
— Мы точно сломим ее, нужно только потерпеть. Оставь таблетки на ее столике. Она примет их точно так же, как Грете. Ей это уже приходило на ум.
Голос Герта.
От злости кровь горячо разлилась по всему телу Лизе. Она вышла из ванны и натянула халат, даже не обтершись. На кухне Гитте заваривала кофе. Герт стоял рядом, спрятав руки в карманах синего домашнего халата.
— Мне слышно всё, о чем вы говорите, — резко сказала Лизе. — Но поосторожней. У меня есть друзья. Я им расскажу, что происходит в этом доме.
Они оба уставились на нее с притворным удивлением.
— О чем это ты вообще? — спросил Герт.
— Тебе хорошо известно.
Трясущейся рукой она стянула халат у шеи.
— Ты, должно быть, заснула в ванной, — спокойно произнесла Гитте и продолжила заваривать кофе. — Мне это знакомо. Проснешься — и не понимаешь, что творится вокруг.
Злость исчезла, словно вода, что капала на пол и собиралась лужицей у ног, и уступила сомнению и замешательству.
— Ты так считаешь? — спросила она. — Мне показалось, что через трубу я слышала именно ваши голоса.
— И о чем же мы говорили?
Герт улыбнулся и сел за кухонный стол. В глубине его глаз полыхнуло небольшое ехидное пламя.
— Ничего особенного, — медленно ответила она, — я точно не помню. Мне наверняка всё приснилось.
Она достала из буфета стакан и наполнила водой из-под крана. Как обычно, дверь в комнату Гитте была открыта. Это доказывало отсутствие у нее хоть какой-то личной жизни: туда можно было зайти также свободно, как и в любую другую комнату. Лизе уставилась в дверной проем, ее сердце словно окутали мокрой тряпкой.
Снотворное стояло на комоде.
Она быстро обернулась к ним, сделав глоток воды. Казалось, они избегают ее взгляда.
— Мне бы хотелось пригласить Надю сегодня на обед. Я так давно с ней не болтала.
— Да, — ответила Гитте, присаживаясь за стол к Герту. — Тебе нужно видеться с кем-то, кроме нас.
— Именно так.
Герт перевернул страницу газеты.
— Можно стать странным, если слишком изолироваться от окружающих.
Они улыбались ей — вежливо и успокаивающе, словно родители, считающие, что их дочери-подростку пора понемногу начинать развлекаться.
К середине утра свет старел. У него был оттенок сухой пожелтелости, как у поблеклых любительских фотографий в ящике, который давно не открывали. Солнце пряталось за серыми, державшимися вместе тучами; небо испускало слабый запах, спертый, как дыхание давно не евших людей.
Лизе закрыла окна. Снаружи по широкому бульвару проносились автомобили, не обращая друг на друга никакого внимания. Внизу, под окном гостиной, складской рабочий ругался с водителем фургона, из-за чьей машины на некоторое время застопорилось движение. Он возбужденно махал руками и выглядел так, словно впервые в жизни встретился с еще большим эгоистом, чем сам. А может, всё это случилось тысячелетия назад, когда Земли достиг свет давно умершей звезды.
Она села к низкому эмалевому столику между двумя лондонскими диванами и снова взялась за тщательный маникюр. Из-за своих ногтей она потеряла Асгера. После его назначения на должность правой руки министра иностранных дел их пригласили на официальный ужин. По совету Нади она купила себе длинное платье, стоившее уйму денег, и сделала косметические процедуры, которые преобразили ее так, что и родная мать не узнала бы. С окаменевшим от макияжа лицом она беседовала с хозяином, членом парламента, недавно перенесшим инсульт. «Вы, между прочим, написали что-нибудь новое после „Принцессы Сибиллы“?» — пролепетал он. Спутал ее с женой советника по иностранным делам, у которой и правда вышла та самая, единственная, книга. И ради этого комментария пришлось выдержать многочасовое страдание! В одиннадцать ужин закончился — он тянулся так же уныло и бесконечно, как воскресенья в детстве. «Мне было стыдно за твои ногти, — заявил Асгер, когда они вернулись домой. — Я заметил их за кофе. Тебе, конечно же, не понять, но с женой, которая не чистит ногти, мне не продвинуться в дипломатической карьере».
В косметическом салоне не смогли полностью уничтожить следы ее интимного контакта с копировальной бумагой и чернилами. Но если бы удалось, то, наверное, они с Асгером всё еще были женаты. Жизнь — цепочка крошечных и незаметных событий, которые могут переехать человека, если упустить из виду хотя бы одно из них.
Она потрясла пальцами, чтобы лак поскорее высох. Через распахнутую стеклянную дверь было видно, как Гитте двигается вдоль полок в ее кабинете. Каждый день та обнюхивала книги, точь-в-точь как собака обнюхивает деревья или камни в поисках запаха, который заставит ее задрать лапу. С безошибочным инстинктивным чутьем и изысканной ловкостью она высасывала соки и сплевывала ошкурки. Рильке, Пруст, Джойс, Вирджиния Вулф — все принадлежали ей, и она не намеревалась их отпускать, особенно теперь, обнаружив, что от них зависит всё. Подобно самоуверенному знатоку вин, она привередливо потягивала их, катала на языке, вырывала из привычного контекста и удобряла своими бесстыдными трактовками.
Тонкая, изогнутая вопросительным знаком, она вытягивала книгу с самой нижней полки. В этой позе она застыла немного дольше обычного, словно марионетка, чей хозяин забыл потянуть за веревочки. «За ними нужно всё время следить и заставлять играть свои роли», — в ужасе подумала Лизе. Шаг вперед, два в сторону и легкий хлопок в тряпичные ладошки. Стоит хотя бы на миг забыть о них или задуматься о чем-то опасном и неведомом им, угрожающем всему их заимствованному существованию, и они сразу
