- Жить надо, как положено, Полушкин. Велено то-то-делай то-то. А то, если все начнут фантазировать… знаешь, что будет?
- Что? - спросил Егор.
Яков Прокопыч дожевал хлебушко, допил чай. Сказал значительно:
- Про то даже думать нельзя, что тогда будет.
- А космос? - спросил вдруг Егор (и с чего это понесло его?). - Про него сперва фантазии были: я по радио слыхал. А теперь…
- А мат ты слыхал?
- Приходилось,-вздохнул Егор.
- А что это такое? Мат есть брань нецензурная, понял? А еще есть - цензурная. Так? Вот и фантазии тоже: есть цензурные, а есть нецензурные. У тебя - нецензурная.
- Это поросенок-то с гусенком нецензурные? - усомнился Егор.
- Я же в общем смысле, Полушкин. В большом масштабе.
- В большом масштабе они гусем да свиньей будут.
- А гусь свинье не товарищ!.. - затрясся вдруг Яков Прокопыч. - И марш с глаз моих, покуда я тебя лично нецензурной фантазией не покрыл!..
Вот аккурат после этого разговора Федор Ипатыч-то и прибыл, и встречали его тогда всем миром с возвращеньицем. Вот почему и завздыхал-то Егор всего с двух лафитничков, заскучал, заопасался.
Но опасаться, как вскорости выяснилось, было еще преждевременно. Усталый Яков Прокопыч зла в сердце не держал, как выкричался, а вскоре и вообще позабыл об этом происшествии. И снова радостно заулыбался Егор, снова забегал, сверкая голыми пятками.
- Ясно-понятно нам, Яков Прокопыч!
С другой стороны беда подкрадывалась. Тяжелая беда, что туча на Ильин день. Но про беду собственную человеку вперед знать не дано, и потому бьет она всегда из-за угла. И потом только вздыхать остается да в затылке почесывать:
- Да уж, стало быть, так, раз оно не этак!..
Водка во всем виновата оказалась. Впрочем, не водка даже, а так, не поймешь что. Невезуха, одним словом.
Вообще-то Егор пил мало: и денег сроду у него не водилось, и вкуса он к ней особого не чувствовал. Нет, не откалывался, конечно, упаси бог: на это ума хватало. Но не предлагали, правда, чести не оказывали. Разве что свояк Федор Ипатыч угощал. По случаю.
Случаев было мало, но пьянел Егор быстро. То ли струна басовая в нем не настроена была, то ли болезнь какая внутренняя, то ли просто слаб был, картошечку капусткой который год заедая. И Егор хмелел быстро, и Харитина от него тоже не отставала: с полрюмочки маковым цветом цвела, а с рюмочки уж и на песню ее потягивало. Песен-то она знала великое множество, но с водочки, бывало, только припевки пела. И не припевки даже, а припевку. Одну-единственную, но печальную:
Ох, тягры-тягры-тягры.
Ох, тягры да вытягры!
Кто б меня, младу-младену,
Да из горя б вытягнул…
Так, стало быть, хмель ее направлял - в печальную сторону. Хмель, он ведь кому куда кидается: кому - в голос, кому -в кулак, кому -в сердце, кому-в голову, а Егору - в ноги. Не держали они его, гнулись во всех направлениях и путались так, будто не две их у него, а штук восемь, как у рака. На Егора это обстоятельство действовало всегда одинаково: он очень веселился и очень всех любил. Впрочем, он всегда очень всех любил. Даже в трезвом состоянии.
В тот день с утра раннего первый турист припожаловал: трое мужиков да с ними две бабеночки. Издалека, видать, пожаловали: мешков у них было навалом. И сами не по-местному выглядели: мужики сплошь без кепок и в штанах с заклепками, а бабенки их, наоборот: в белых кепках. И в таких же штанах, только в облипочку. В такую облипочку, что Егор все время на них косился. Как забудется маленько, так и косится: было, значит, на что коситься.
- Доброго здравия, гости дорогие. - Яков Прокопыч пел - не говорил. И кепку снял уважительно. - Откуда это будете, любопытно узнать?
- Отсюда не видно, - ответили. - На ту сторону перевезете?
- На ту сторону можно. - Яков Прокопыч и кепку надел, и улыбку спрятал. - Перевезем, согласно тарифу на лодке с мотором. Прошу оплатить проезд в оба конца.
- А почему же в оба?
- Лодка вас, куда потребуется, доставит, а обратно порожняком пойдет.
- Справедливо, - сказал второй и за кошельком полез.
Егор этих мужиков по мастям сразу распределил: сивый, лысый да плешивый. И бабенок соответственно: рыжая и пегая. Они в дело не встревали: разговоры сивый с плешивым вели. А лысый окрестностями любовался.
- Как, - спросил, - рыбка ловится у вас?
Бабенки возле мешков своих щебетали, а Колька рядом вертелся. В школе занятия кончились, так он иногда сюда заглядывал, отцу помогал. Бабенки на него внимания не обращали, потому что кружил он в отдалении, но когда рыжая из мешка бинокль (настоящий бинокль-то!) вытащила, его вмиг подтянуло. Точно лебедкой.
- Ах, какой мальчуган славный! - сказала пегая. - Тебя как зовут, мальчик?
- Колькой, - охрип вдруг Колька: басом представился.
- А грибы у вас растут, Коля?
- Рано еще грибам, - прохрипел Колька. - Сыроеги прут кой-где, а масляткам слой не вышел.
- Что не вышло масляткам? - Рыжая даже бинокль опустила.
- Слой им не вышел, - пояснил Колька, и ноги его сами собой шаг к этому биноклю совершили. - Грибы слоями идут: сперва маслятки, потом - серяки, за ними - красноголовик с боровиком пойдут. Ну, а следом настоящему грибу слой: груздям и волнухам.
- Слой - это когда много их, да?
- Много. Тогда и берут. А так - баловство одно.
И еще шаг к биноклю сделал: почти что животом в него уперся. И глядеть никуда не мог: только на бинокль. Настоящий ведь бинокль, товарищи милые!
- Хочешь посмотреть?
Колька «да» хотел сказать, рот разинул, а вместо «да» бульканье какое-то произошло. Непонятное бульканье, по рыжая бинокль все-таки протянула:
- Только не урони.
- Не-а.
Пока тятька мотор получал да наставления от Якова Прокопыча выслушивал, Колька в бинокль смотрел. Если в маленькие окошечки глядеть - большое все видится. А если в большие окошечки, то все, наоборот, маленькое. Непонятно совершенно: должно же большое, если в большое, и маленькое, если в маленькое, правда? А тут все не так. Не так, как положено. И это обстоятельство Кольку куда больше занимало, чем прямое назначение бинокля: он все время вертел его и глядел на ворону с разных концов.
- Зачем же ты его вертишь? - спросила рыжая. - Смотреть надо в окуляры, вот сюда.
- Я знаю, - тихо сказал Колька.
- А для чего жевертишь?
- Так, - застеснялся Колька. - Интересно.
- Сынок! - позвал Егор. - Подсоби-ка мне тут, сынок.
Сунул Колька бинокль в руки рыжей, хотел «спасибо» сказать, но из глотки опять сип какой-то вылез, и пришлось убежать без благодарности. А пегая сказала:
- Туземец.
- Оставь, - лениво отмахнулась рыжая. - Обычный плохо воспитанный ребенок.
Под недреманным оком Якова Прокопыча Егор нацепил «Ветерок» на корму «девятки» (бывший «Утенок»- пузатенький, важный, Егор про это помнил), установил бачок с горючим. Колька весла приволок, уключины, черпачок - все, что положено.
- Все ладно-хорошо, Яков Прокопыч, - доложил Егор.
- Опробуй сперва, - сказал заведующий и пояснил туристам:- Первая моторная навигация, можно сказать. Чтоб ошибок не было.
- Нельзя ли поживее провернуть весь этот ритуал? - ворчливо поинтересовался лысый.
- Так положено, граждане туристы: техника безопасности. Давай, Полушкин, отгребайся.
Про технику безопасности Яков Прокопыч с ходу выдумал, потому что правил таких не было. Он про свою безопасность беспокоился.
- Заведи, Полушкин, мотор на моих глазах. Кружок сделай и обратно пристань, где я нахожусь.
- Ясно-попятно нам.
Колька на веслах отгреб от причала. Егор поколдовал с мотором, посовал в него пальцы и завел с одного рывка. Прогрел на холостых оборотах, ловко включил винт, совершил для успокоения заведующего несколько кругов и без стука причалил. Хорошо причалил: на глаз прикинул, где обороты снять, как скорость погасить. И - заулыбался:
- В тютельку, Яков Прокопыч!
- Умеешь, - сказал заведующий. - Разрешаю грузиться.
Егор с сыном на пристань выскочили, быстренько мешки погрузили. Потом туристы расселись, Колька - он на носу устроился - от пристани оттолкнулся, Егор опять завел «Ветерок», и лодка ходко побежала к дальнему лесистому берегу.
О чем там в пути туристы толковали, ни Егор, ни тем более Колька не слышали. Егор - за моторным грохотом, а Колька потому, что на носу сидел, видел, как волны разбегаются, как медленно, словно с неохотой, разворачиваются к нему другой стороной дальние берега. И Кольке было уже не до туристов: впередсмотрящим он себя чувствовал и только жалел, что, во-первых, компас дома остался, а во-вторых, что рыжая тетенька дала ему поглядеть в бинокль преждевременно. Сейчас бы ему этот бинокль!
