fiссai li oссhi per lo сotto aspetto,
sì сhe ’l viso abbrusсiato non difese
la сonosсenza sua al mio ’ntelletto;
e сhinando la mano a la sua faссia,
rispuosi: “Siete voi qui, ser Brunetto?”
«Я в опаленный лик взглянул пытливо,
Когда рукой он взялся за кайму,
И темный образ явственно и живо
Себя открыл рассудку моему;
Склонясь к лицу, где пламень выжег пятна:
«Вы, сэр Брунетто [73]?» – молвил я ему» [74].
Тот же презрительный взгляд. Та же гримаса. Толпа рассеялась. Никто, казалось, не узнал отрывок из Пятнадцатой песни «Ада», где Данте встречает своего бывшего учителя, Брунетто Латини. Двое американцев, сумевших наконец выудить из рюкзаков пригоршню монет, бросили их живой скульптуре. Все тот же сердитый, рассерженный взгляд:
“Ma сhe сiarifrega, сhe сiarimporta,
se l’oste ar vino сia messo l’aсqua:
e noi je dimo, e noi je famo,
“сiai messo l’aсqua
e nun te pagamo”.
«Нам все равно, нам совершенно наплевать,
Что нам вино водою стали разбавлять.
Трактирщику мы так и скажем без прикрас:
«За свой обман ты не увидишь ни гроша от нас!»
Оливер не понял, почему все хохочут над незадачливыми туристами. Потому что мим зачитал итальянскую застольную песенку – если ее не знать, не поймешь юмора.
Я сказал, что покажу короткий путь до книжного магазина. Оливер был не против пойти и длинным. Может, погуляем подольше? Спешить ведь некуда, сказал он. Мой путь лучше, ответил я. Однако Оливер взволнованно настоял на своем.
– Ты ничего не хочешь мне сказать? – не выдержав, спросил я.
Мне показалось, это довольно тактичный способ выяснить, в чем дело. Его что-то беспокоит? Это из-за издателя? Или из-за кого-то еще? А может, из-за того, что с ним я? Только скажи – и я без труда найду, чем себя занять, заметил я. А потом вдруг догадался: должно быть, дело в том, что за ним на вечеринку увязался профессорский сын.
– Дурачок же ты! Это тут ни при чем.
– Тогда что случилось?
Пока мы шли, он приобнял меня за талию.
– Я не хочу притворяться и не хочу, чтобы нам сегодня кто-то мешал.
– Ну и кто теперь дурачок?
Он пристально на меня посмотрел.
Мы решили все же пойти моей дорогой: пересекли площадь Монтечиторио, пошли в сторону Виа дель Корсо, а затем вверх по Виа Бельсиана.
– Где-то здесь все началось, – сказал я.
– Что?
– Это.
– Так вот почему ты хотел сюда прийти?
– Да. Прийти с тобой.
Я уже рассказывал ему эту историю. Это было три года назад: по узкой дороге на велосипеде ехал юноша в фартуке – то ли помощник бакалейщика, то ли посыльный; он посмотрел мне прямо в лицо, я ответил тем же (встревоженно, без улыбки) и не сводил с него глаз, пока он не проехал мимо. А потом я сделал то, что в подобных случаях всегда ожидал от других: подождал несколько секунд и обернулся. Он тоже обернулся. В моей семье не принято разговаривать с незнакомцами, зато в его, по всей видимости, наоборот.
Он резко развернул велосипед и подъехал ко мне. Несколько пустых фраз – и он с легкостью завел ненавязчивый разговор. Вопрос, другой, третий – лишь бы не дать беседе угаснуть, пока сам я с трудом бормотал в ответ «да» или «нет».
Он пожал мне руку – и это было явно лишь предлогом, чтобы прикоснуться ко мне; затем приобнял, прижал к себе – как будто мы оба смеялись над какой-то душевной шуткой.
Не хочу ли я как-нибудь сходить в кино неподалеку? Я покачал головой. А съездить к нему в магазин? Его начальника в это время обычно уже нет. Я снова отказался. Ты стесняешься? Я кивнул. А он все это время сжимал мою руку, мое плечо и гладил по затылку с покровительственной и снисходительной улыбкой – словно уже понял, что шансов нет, но полностью сдаваться пока не был готов. Почему нет? – продолжал допытываться он. Я мог бы, это было проще простого, – но не стал.
– Я стольким отказал… и никогда никого не добивался.
– Ты добивался меня.
– Ты мне позволил.
Дальше – по улицам: Виа Фраттина, Виа Боргоньона, Виа Кондотти, Виа делле Карроцце, Виа делла Кроче, Виа Виттория. Я вдруг полюбил их все.
Уже на подступах к книжному магазину Оливер сказал, что догонит, а сам отлучился «позвонить на один местный номер». Он мог бы сделать это в отеле, но, возможно, искал уединения. Я пошел дальше и по пути заскочил в местный бар купить сигарет. Однако, дойдя до магазина и увидев его большую стеклянную дверь и два почти наверняка антикварных глиняных бюста на постаментах, вдруг разволновался. Народу внутри было – не продохнуть, и за толстой дверью, отделанной бронзой, мелькали солидные люди, поедавшие птифуры [75].
Кто-то увидел, что я заглядываю внутрь, и жестом пригласил меня войти. Я помотал головой и нерешительно указал пальцем на дорогу, пытаясь объяснить, что кое-кого жду и он вот-вот подойдет. Но владелец – а может, его помощник, – словно управляющий ночного клуба, толкнул от себя стеклянную дверь и, держа ее на вытянутой руке и не покидая магазина, почти приказным тоном позвал меня внутрь:
– Venga, su, venga! [76] – Рукава его рубашки были по-щегольски закатаны до самых плеч.
Чтения в честь выхода книги еще не начались, но внутри уже невоможно было протолкнуться: гости курили, громко разговаривали и листали новые издания, у всех в руках – по пластиковому стаканчику с чем-то напоминающим виски. Даже верхняя галерея была забита: на балюстраде выстроились в ряд оголенные женские локти и предплечья.
Я сразу узнал автора книги. Это был человек, подписавший томик стихов для меня и Марции – “Se l’amore”. Он здоровался с гостями.
Когда он проходил мимо, я не удержался и протянул ему руку, признавшись, что мне понравились его стихи. Как же они могли мне понравиться, если книга еще не вышла? – спросил автор. Окружающие услышали наш разговор – того гляди и выгонят за самозванство…
– Я купил ваш сборник в книжной лавке города Б. несколько недель назад, и вы любезно его подписали.
Он сказал, что вспомнил тот вечер.
– Un vero fan – значит, настоящий поклонник! – добавил он громко, чтобы нас услышало как можно больше
