гостей.
– Пожалуй, «поклонник» – не совсем точное слово, – вставила какая-то пожилая дама с большим зобом и в пестрых одеяниях, походившая на тукана. – В этом возрасте их называют «фанатами».
– И какое стихотворение понравилось вам больше всего?
– Альфредо, ты прямо как учитель на устном экзамене! – с насмешливым укором произнесла женщина лет тридцати.
– Я просто хочу знать, какое стихотворение ему больше всего понравилось. В этом нет ничего страшного, так ведь? – простонал он с притворной досадой в голосе.
На мгновение мне показалось, что заступившаяся за меня женщина высвободила меня из его сетей. Но я ошибся.
– Ну, – продолжил он, – так какое же?
– То, где жизнь сравнивается с Сан-Клементе.
– То, где любовь сравнивается с Сан-Клементе, – поправил поэт, словно оценивая глубину обоих наших заявлений. – «Синдром Сан-Клементе». – Он не сводил с меня взгляда. – Почему же именно оно?
– Господи, да оставь ты бедного мальчика в покое! – перебила другая женщина, услышавшая слова моей защитницы, и взяла меня за руку. – Пойдем, я отведу тебя к еде, подальше от этого чудовища, у которого эго размером с его ступни, – ты видел, какие огромные у него ботинки? Альфредо, тебе в самом деле нужно что-то сделать со своими ботинками, – бросила она через плечо.
– С ботинками? Что с ними не так? – возмутился поэт.
– Они. Слишком. Большие. Гигантские, не правда ли? – обратилась она уже ко мне. – Поэтам не положено иметь такие огромные ноги!
– Оставь мои ноги в покое.
Кто-то решил над ним сжалиться:
– Лючия, перестань придираться к его ногам. Все с ними в порядке.
– Это ноги нищего, который всю жизнь ходил босиком и до сих пор берет ботинки на размер больше – вдруг ноги вырастут до Рождества, когда у них в семье покупают обувь на весь год! – Она играла роль озлобленной и нелюдимой ведьмы.
Но я не выпустил ее руки. А она не выпустила моей. Нас будто связывал дух городского товарищества. Как приятно держать руку женщины в своей – особенно если ничего о ней не знаешь. Я подумал: se l’amore. И все эти загорелые плечи и руки женщин, смотрящих вниз с галереи на втором этаже, – se l’amore.
Хозяин магазина прервал спор между мужем и женой, который легко мог оказаться постановочным.
– “Se l’amore”! – прокричал он.
Все засмеялись; то ли от облегчения, что ссора супругов наконец окончена, то ли от того, как хорошо с этой ссорой сочеталось название книги – “Se l’amore”: если это любовь, то…
Но все решили, что таким образом был дан сигнал к началу чтений, и каждый быстро нашел себе уголок или стену, к которой можно прислониться. Нам досталось лучшее место – на винтовой лестнице, где мы заняли каждый по ступеньке, по-прежнему не разжимая рук.
Издатель уже собрался было объявить имя автора, как вдруг дверь со скрипом отворилась, и в магазинчик протиснулся Оливер – в компании двух сногсшибательных девушек – явно моделей или актрис. Выглядело это так, точно он подцепил их по пути сюда – одну для себя, вторую для меня. Se l’amore.
– Оливер! Ну наконец-то! – прокричал издатель, подняв руку со стаканом скотча. – Заходи, заходи!
Все обернулись.
– Один из самых молодых и самых талантливых американских философов, – представил он Оливера, – в сопровождении моих прекрасных дочерей, без которых книга “Se l’amore” никогда бы не увидела свет.
Поэт согласно закивал. Его жена повернулась ко мне и прошептала:
– Такие куколки, правда?
Издатель спустился с небольшой стремянки и обнял Оливера. Потом выхватил у него из рук большой бумажный конверт, в который Оливер запихнул свою книгу.
– Рукопись?
– Рукопись, – ответил Оливер.
Взамен издатель вручил ему сегодняшнюю книгу стихов.
– Ты мне ее уже дарил.
– Точно!
Но тем не менее Оливер вежливо восхитился обложкой, затем огляделся и наконец заметил меня рядом с Лючией. Он подошел и, приобняв меня за плечо, наклонился ее поцеловать. Она посмотрела на меня, потом на Оливера и, точно оценив положение дел, произнесла:
– Оливер, sei un dissoluto, бесстыдник ты эдакий.
– “Se l’amore”, – ответил он, поднимая книгу и тем самым намекая: чем бы он ни занимался, это уже было в книге ее мужа и потому более чем допустимо.
– Сам ты “Se l’amore”.
Я не знал, назвала ли она его бесстыдником из-за двух куколок, с которыми он явился, или из-за меня. А может, и то и другое.
Оливер представил меня своим спутницам. Было очевидно, что они давно и близко знакомы.
– Sei l’amiсo di Oliver, vero? Ты – друг Оливера, верно? – спросила одна из них. – Он о тебе рассказывал.
– И что же?
– Только хорошее.
Она прислонилась к стене, где рядом с женой поэта теперь уже стоял я.
– Он никогда не отпустит меня, не так ли? – улыбаясь, спросила Лючия, будто говорила о ком-то, кого с нами не было. Возможно, таким образом она пыталась похвастаться перед куколками.
Я не хотел сразу выпускать ее ладонь, но знал, что должен, а потом взял ее обеими руками, поднес к губам, поцеловал во впадинку между большим и указательным пальцами и отпустил. Казалось, будто мы провели с ней весь день вдвоем, и теперь я отпускал ее обратно к мужу – как отпускают птицу, крыло которой заживало целую вечность.
– Se l’amore, – сказала она, с притворным укором покачав головой. – Такой же бесстыдник, как и второй, только любезней. Оставляю его вам.
Одна из дочерей натянуто захихикала:
– Мы подумаем, что с ним можно сделать.
Я был в раю.
Она знала мое имя. Ее звали Аманда. Сестру – Адель.
– Нас таких трое, – хихикнула Аманда. – Третья уже должна быть где-то здесь.
Поэт откашлялся. По традиции он поблагодарил всех причастных к изданию книги и, наконец, Лючию, свет его очей. И знаете, почему она до сих пор его терпит? И почему же? – прошептала супруга, с любовью улыбнувшись поэту.
– Из-за ботинок, – ответил он.
– Точно.
– Альфредо, ближе к делу, – встряла женщина-тукан.
– Итак, “Se l’amore”. “Se l’amore” – это сборник стихов, посвященный времени, которое я провел в Таиланде, где читал лекции о Данте. Как многие из вас знают, я был влюблен в Таиланд до приезда туда и возненавидел его в первую же минуту после прибытия. Или, скорее, так: я возненавидел его, как только приехал, и полюбил, как только распрощался с ним.
Смех.
Гости передают друг другу напитки.
– В Бангкоке я все время вспоминал о Риме – о чем же еще? Об этой придорожной лавке, о близлежащих улочках в лучах заходящего солнца, о звоне колоколов пасхальным воскресеньем. А в дождливые дни, которые в Бангкоке длятся вечность, –
