о книжных чтениях, новых знакомствах и даже дружбе. Именно в разговоре с ней я окончательно осознал, что этим вечером стал частью особого, волшебного мира.
Я никогда не путешествовал по миру, но уже любил его. И полюбил бы сильнее, научись я говорить на его языке, потому что то был и мой язык; язык, где самые потаенные желания преподносятся в виде шутки, но не из страха шокировать правдой, а оттого, что оттенки желания – любого желания в этом новом для меня мире – возможно передать лишь через игру.
Все здесь были доступны и жили доступной жизнью, как сам этот город, – а потому полагали, что и остальные хотят жить так же. Я мечтал быть таким, как они.
Хозяин магазина позвонил в колокольчик возле кассы, и все замолчали.
Вновь заговорил поэт:
– Я не собирался читать это стихотворение сегодня, однако поскольку кое-кто, – он сделал ударение на этом слове, – кое-кто сегодня уже упомянул его, я не удержался. Оно называется «Синдром Сан-Клементе». Должен признаться, – если рифмоплету вообще позволено говорить так о собственной работе, – это мое любимое стихотворение. – (Позже я узнал, что он никогда не называл себя поэтом, а свое творчество – поэзией.) – Потому что писать его было сложнее всего, потому что из-за него мне невыносимо хотелось домой и потому что оно спасло меня в Таиланде и помогло переосмыслить всю мою жизнь. Я считал дни, считал ночи – представляя Сан-Клементе. Мысль, что я вернусь в Рим, не закончив это длинное стихотворение, пугала меня больше, чем перспектива на неделю застрять в аэропорту Бангкока. И все-таки лишь в Риме, в нашем доме, который располагается в каких-то двухстах метрах от базилики Сан-Клементе, я дописал последние строки стихотворения, которое, по иронии судьбы, начал неделями – или тысячелетиями? – ранее, в Бангкоке, когда казалось, что Таиланд и Рим разделяет бесчисленное множество вселенных…
Пока наш поэт читал свое длинное стихотворение, я размышлял о том, что, в отличие от него, никогда не планировал ничего заранее. Нам с Оливером суждено было расстаться через три дня – а после всё, что было между нами, растворится в воздухе. Мы обсуждали, как встретимся в Америке, как будем звонить и писать друг другу, но говорили намеренно расплывчато, отчего это казалось лишь фантазиями. Нет, мы не рассчитывали, что если не сдержим обещаний, сможем винить во всем обстоятельства, – просто не строя планов на общее будущее, мы избегали самой мысли о том, что его у нас может не быть.
Сюда мы приехали с тем же настроением. Рим был последней точкой на нашем пути: после – жизнь и расстояния разлучат нас. А пока это был способ отложить все дела и продлить вечеринку до утра. Возможно, у нас невольно получилось нечто большее, чем просто маленький отпуск; мы сбежали вместе, только обратные билеты купили в разные концы света.
Возможно, это был его подарок мне.
Возможно, – подарок моего отца нам обоим. Смогу ли я жить без его руки у себя на животе? На бедрах? Без ссадины у него на боку, которую я целовал, ласкал языком и которая, спустя недели, заживет – но уже без меня? Кого еще я смогу называть своим именем?
Конечно, будут другие, а за ними другие другие, – но называть их своим именем в мгновение страсти? Нет, это было бы слишком неискренне, фальшиво.
Я вспомнил пустой шкаф и собранный чемодан рядом с его постелью. Скоро я буду спать в комнате у Оливера, спать с его рубашкой – положив ее рядом или надев на себя…
После очередного стихотворения – снова аплодисменты, всплески восторга, стаканы с выпивкой. Вскоре вечер подошел к концу. Я вспомнил Марцию в книжном магазине Б. – насколько другим, насколько далеким казался тот день, – и сама Марция теперь и вовсе будто не существовала.
Кто-то предложил всем вместе отправиться на ужин. Нас было человек тридцать. Кто-то другой посоветовал ресторан с видом на озеро Альбано. В моем воображении мгновенно возникло заведение с видом на звездное небо, точно иллюстрация с заставки манускрипта из позднего средневековья.
Нет, слишком далеко, сказал кто-то. Да – но как же огни, которые отражаются в ночном озере?.. Огни в ночном озере подождут до следующего раза.
А может, куда-нибудь на Виа Кассия? Да, но мы так и не решили проблему с машинами: все не поместятся. Конечно, поместятся! Сядем друг другу на колени – делов-то! Конечно! Особенно если я сяду меж этих двух красавиц. Да, но что, если Фальстафу придется сидеть на красавицах?
Машин было лишь пять, и все они стояли в разных переулках неподалеку. Поскольку ехали мы порознь, то договорились встретиться у Мульвиева моста. Оттуда – вверх по Виа Кассия до самой траттории, точное местонахождение которой знал лишь один из гостей.
В ресторан мы прибыли спустя сорок пять минут – за это время можно было доехать даже до далекого Альбано и посмотреть на огни, которые отражаются…
Траттория находилась под открытым небом; здесь были клетчатые скатерти и свечи от комаров, которые гостям выдавали весьма экономно.
Часы показывали около одиннадцати. Воздух был по-прежнему напитан влагой, и она оседала на лицах и одежде, отчего все выглядели поникшими и промокшими, и даже скатерти, казалось, тоже поникли и промокли. Но оттого, что ресторан располагался на холме, до нас то и дело долетал ветерок, пробивавшийся сквозь деревья, – а это означало, что завтра снова будет дождь, пускай и влажность все равно никуда не денется.
Официантка – женщина лет шестидесяти – быстро нас пересчитала и велела персоналу сдвинуть столы полукругом. Распоряжение было тут же исполнено. Затем она рассказала, что мы будем есть и пить. Слава богу, нам не нужно решать самим, – вздохнула супруга поэта, – если бы ему пришлось выбирать, мы провели бы здесь еще битый час и к этому времени еда на кухне уже закончилась бы. Официантка перечислила все имевшиеся у них закуски – и они мгновенно материализовались на столе; затем принесли хлеб, вино, минеральную воду, frizzante [81] и naturale [82]. Только простая еда, пояснила официантка. Простая еда – то, что нужно, отозвался издатель.
– В этом году мы снова в сплошных долгах.
Очередной тост за поэта. Следующий – за издателя. Еще один – за хозяина книжного магазина. За жену, дочерей, кого еще?
Все смеются, общаются.
Ада произнесла короткую импровизированную речь – ладно, не совсем импровизированную, призналась она. Фальстаф и Тукан подтвердили, что немного ей помогли.
Тортеллини в сливочном соусе пришлось ждать более
