вы явились за нами шпионить!
– Мы не шпи… – начинаю я, но меня перебивает Перси:
– Зачем вы сказали, что ваш отец мертв?
Данте, захныкав, поднимает руки вверх: мол, не убивайте меня.
– Все заткнулись и в кабинет! – приказывает Фелисити тоном, которым можно кастрировать. Мы молча повинуемся.
Стройной колонной мы заходим внутрь, а Фелисити стоит у двери, похожая на строгую директрису, и, сложив руки на груди, с недобрым видом следит за нашим передвижением. Я ставлю чайник на холодный камин. Перси продолжает сжимать в руках меч, пока Фелисити не бросает:
– Положи, а то уронишь себе на ногу.
Тогда он наконец кладет оружие под стол. Данте громко и облегченно выдыхает.
– Садитесь, – приказывает сестра, и мы втроем садимся: Данте и Перси – на парные стулья у стола, я – прямо на пол, слишком уж боюсь замешкаться и погибнуть от ее злобного взгляда.
Фелисити со щелчком закрывает дверь и стремительно разворачивается к нам.
– Ты, – показывает она пальцем на Данте, – сейчас расскажешь все как есть.
Данте вжимается в стул, как будто становясь меньше. Конечно, все еще хочется свернуть ему тощую шею, но сейчас мне его даже немного жалко. Подумать только: вот ты собираешься с духом, готовясь, наверно, впервые в жизни запустить свои лилейно-белые лапки девчонке под платье, – а через минуту эта самая девчонка в этом самом платье уже устраивает тебе допрос.
– Да, думаю, надо рассказать.
– Для начала, – предлагаю я, – расскажи, что в шкатулке Базеджо.
Данте, похоже, совсем не был готов начать именно отсюда.
– Это… очень много рассказывать надо.
– Шкатулка-то маленькая, – парирую я, – в ней не может быть так уж много.
– Там Лазарев ключ? – спрашивает Перси.
Данте вскидывает голову.
– Откуда вы про него знаете?
– Прочитали в… – Перси виновато косится в мою сторону, безмолвно извиняясь, что не утаил правды. – В письме твоей сестры.
Я хватаю со стола письмо и поднимаю повыше, будто оно улика в суде. Фелисити отточенно закатывает глаза.
– Лазарев ключ… То есть… Он не… – Данте растирает пальцами виски и продолжает: – Вы читали книгу отца, то есть знаете его теорию. Про живые панацеи. Панацею можно создать только в бьющемся сердце.
– Он ведь пытался что-то такое сделать? – спрашивает Фелисити.
– Да. – Данте кашляет и кидает взор в сторону камина. – Если можно, я бы выпил чаю.
– Тебе не понравится, – предупреждает Перси.
– Ему удалось? – спрашивает Фелисити.
– Ну, оно не совсем… Он завершил эксперимент, но не… Эксперимент пошел не по плану. Он ставил эксперимент на… – Данте судорожно сглатывает, кадык крупно дергается вверх-вниз. – На маме. На нашей матери. Она сама вызвалась, – добавляет он. – Родители оба занимались алхимией и вместе написали книгу; мама тоже писала. Но поставить свое имя на обложку она не могла, потому что… ну, она женщина. – На последнем слове он спотыкается и украдкой кидает взгляд на Фелисити: наверно, прикидывает, не лишил ли себя только что последнего шанса снова сунуть язык ей в рот. Желание все же облить его чаем становится нестерпимым. – Но их состав… остановил… У нее остановилось сердце.
– Она умерла? – спрашивает Фелисити.
– Нет, – отвечает Данте. – Но и не… и не осталась жива. Она… застряла. Ни жива ни мертва, с панацеей вместо сердца.
Внутри меня разгорается пожар надежды.
– То есть все сработало? – перебиваю я, видимо, слишком уж радостно. Сестра хмуро на меня смотрит: похоже, моя реплика пришлась не к месту.
Данте кивает.
– Панацея была создана, так что… Да.
– Так почему же ей не воспользовались? – спрашиваю я. – Почему он не сделал больше порций?
– Потому что она стоила маме жизни, – отвечает Данте, похоже, не понимая, как у меня язык повернулся спросить. – Это… страшная цена.
– Где она теперь? – спрашивает Перси.
– Похоронена… вернее, заточена в усыпальнице. Отец перед арестом… он знал, что скоро за ним придут и он больше не сможет ее защитить. И запер ее там, где на ее сердце никто не посягнет. Ключ… – Он берет со стола шкатулку и тихо встряхивает. Внутри постукивает что-то легкое, как перышко, и все же этот еле слышный звук зловеще разлетается по комнате. – …открывает ее склеп.
В жизни не слышал ничего более жуткого. Что-то такое мы с Перси могли бы рассказать друг другу в юные годы, когда соревновались, кто кого напугает.
– Ее усыпальница ведь в Венеции? – спрашивает Перси. – На тонущем острове, где Мария и Марфа?
Данте кивает:
– Мой отец… мальчиком учился там у алхимика. Его наставник давно умер, но в часовне… отца не забыли. Сказали, что спрячут маму. Вот почему Лазарев ключ так и называется – потому что маму похоронили заживо. Тогда все это казалось поэтичным.
– Если вы ничего не предпримете, ваша панацея через пару месяцев затонет, – сообщаю я. – Остров же погружается.
– Так вот… поэтому герцог… с нами и связался. Ее надо… ее надо срочно забрать.
– А при чем тут, кстати, герцог? – спрашивает Фелисити, просматривая одно из его писем.
Данте потирает руки.
– Мы… Когда эксперимент вышел из-под контроля, отец уничтожил все сведения о своей работе, чтобы никто не пошел по его стопам. Но герцог… хочет панацею. Вернее, он хотел знать секрет ее изготовления, но отец ему не сказал… ни как ее делать, ни где лежит мама… Тогда Бурбон посадил его за пособничество Габсбургам и принялся за нас с Эленой. К нам вообще много кто обращался… за помощью. Те, кто читал книгу отца. Хотели знать все его секреты. Поэтому… поэтому мы и стали всем говорить, что он умер и унес свои знания в могилу. Просто чтобы от нас отстали. – Он прикусывает нижнюю губу. – Хватит с нас… одного герцога Бурбона.
– Тогда почему ваш отец просто не уничтожил сердце? – спрашивает Перси. – Если так не хотел, чтобы оно попало не в те руки?
Данте пожимает плечами.
– Не знаю.
– Зачем вообще герцогу панацея? – спрашивает Фелисити. – Он что, болен?
– Болен король Франции, – вдруг припоминаю я пару реплик, услышанных в Версале. Все смотрят на меня, и я силюсь вспомнить что-то еще. – Ах да, герцог был его премьер-министром, но его разжаловали.
– Зачем он хочет добыть королю панацею, если тот его больше знать не желает? – спрашивает Фелисити.
Я массирую пальцами виски.
– Может, если Бурбону удастся привезти королю панацею и тот поправится, герцог снова возвысится. Он же тогда сможет просить о чем угодно!
– И Бурбоны снова будут фактически править Францией, – договаривает за меня Перси.
– Как уже правят Испанией, – подхватывает Данте.
– И Польшей, – добавляет Фелисити. – Да они повсюду!
– В общем, он хочет дорого продать королю его же собственную жизнь, – подытоживаю я.
– А что, если он возьмет сердце, изучит его и поймет, как сделать еще? – спрашивает Фелисити. – Вообразите, что будет, если род Бурбонов овладеет подобным знанием… да если кто угодно им овладеет! – Она замолкает, и дальше каждый додумывает сам.
Данте кивает, вдруг приняв очень жалкий вид.
– Мы знаем, что при французском дворе у Бурбона тоже есть алхимики. Им не удалось сделать то, что сделал отец, но
