фигуры, и, почувствовав пробирающий до костей озноб, закрыла дверь и пошла в гостиную, чтобы убрать со стола чайную посуду. Но, войдя в комнату, в смятении замерла на месте. Перед обитым цветастой тканью диваном в нескольких дюймах от пола парило что-то яркое. Не то чтобы это был свет, скорее размытое пятно, затенявшее находившиеся за ним знакомые предметы – диван, шкаф из красного дерева и обои с веточками роз и незабудками. Постепенно яркое пятно принимало смутно знакомую форму, бледные черты затвердевали, словно из пара образовывался лед, пока не обрели такую же реальную плотность, как сама Нелли Михан, которая стояла, не сводя немигающего взгляда со ставшего четким видения.
– Я узнаю тебя, Мейзи Эдвардс, – произнесла Нелли Михан тихим, успокаивающим тоном. – Ты ищешь Кэтрин. Ее здесь больше нет. Теперь она живет в Тодмордене. – И с почти извиняющимся видом Нелли Михан повернулась спиной к мерцающему призраку, по-прежнему висящему в воздухе, с одним желанием – собрать и помыть посуду перед приходом Клиффорда.
Но с какой-то новой, странной легкостью в голове она все еще видела пухлую маленькую женщину с открытым ртом и выпученными глазами, неподвижно застывшую рядом со столом в кресле-качалке. Разинув рот, Нелли Михан почувствовала, как нарастающий холод проник в самые отдаленные уголки ее сердца, и со вздохом, ставшим медленно исходящим дыханием, ясно увидела сквозь свои прозрачные руки нежный узор голубой ивы на блюдце и услышала голос, как эхо разносившийся под сводами коридора, наводненного нетерпеливыми, переговаривающимися между собой тенями. И голос за спиной поприветствовал ее, как гостеприимная хозяйка приветствует припозднившегося гостя.
– Ну что ж, – сказала Мейзи Эдвардс, – пора собираться, Нелли.
Удачный день
Эллен направлялась в спальню с кипой аккуратно сложенных подгузников, когда, разорвав тишину бодрящего осеннего утра, зазвонил телефон. На мгновение она застыла на пороге, впитывая в себя, словно могла больше никогда ее не увидеть, мирную картину: нежные, с розочками, обои, шторы оливкового цвета, подшитые ею самой во время беременности, старомодную кровать с балдахином, унаследованную от любящей, но бедной тетки, и нежно-розовую колыбель в углу с самым дорогим на свете – крепко спящей шестимесячной Джил.
«Пожалуйста, пусть это никогда не изменится, – взмолилась она всем богам, какие только могли ее слышать. – Пусть мы трое всегда будем жить так же счастливо, как сейчас».
Но резкий, требовательный звонок вывел ее из оцепенения. Положив стопку чистых подгузников на большую кровать, она неохотно подняла телефонную трубку, слово та была черным орудием рока.
– Это Джейкоб Росс? – властно осведомился холодный женский голос. – Говорит Дениз Кей.
Сердце Эллен екнуло, когда она представила на другом конце провода элегантную, ухоженную рыжеволосую женщину. Всего месяц назад они с Джейкобом обедали с шикарной молодой телевизионной продюсершей, и муж рассказывал ей, как идет работа над его первой пьесой. Уже тогда Эллен втайне пожелала, чтобы Дениз поразила молния или чтобы она каким-то чудесным образом перенеслась в Австралию вместо того, чтобы проводить дни в интимной обстановке репетиций, когда автор и продюсер вместе работают над созданием чего-то прекрасного, что принадлежит только им двоим.
– Нет, Джейкоба сейчас нет дома. – Эллен виновато подумала, что для такого важного звонка можно было бы позвать мужа спуститься из квартиры миссис Фрэнкфорт. Законченный сценарий пьесы уже почти две недели лежал в офисе Дениз Кей, и по тому, как муж каждое утро преодолевал три лестничных пролета, чтобы встретить почтальона, Эллен знала, с каким нетерпением он ждет окончательного вердикта. С другой стороны, она обещала быть образцовой секретаршей и никогда не мешать ему в часы работы. – Это его жена, мисс Кей, – прибавила она, возможно, излишне подчеркнуто. – Могу я что-то передать Джейкобу, или просто попросить его перезвонить вам?
– У нас хорошие новости, – оживленно произнесла Дениз. – Боссу понравилась пьеса. Несколько странновата, по его мнению, но зато оригинальна. Словом, мы ее покупаем. Я рада быть продюсером.
«Вот оно, – тоскливо подумала Эллен, тут же представив себе гладкую, отливающую золотом головку, склонившуюся рядом с темноволосым Джейкобом над толстой рукописью. – Начало конца».
– Это замечательно, мисс Кей. Я… я уверена, Джейкоб будет в восторге.
– Отлично. Я хотела бы встретиться с ним сегодня за ланчем, поговорить о кастинге. Есть желание привлечь некоторых известных актеров. Могли бы вы попросить его подъехать ко мне в офис около двенадцати?
– Конечно…
– Вот и хорошо. Тогда всего хорошего. – И трубка опустилась, по-деловому щелкнув.
Смущенная непонятным сильным чувством, Эллен стояла у окна, а в ее ушах все еще звучал уверенный мелодичный голос, который мог подарить успех так же легко, как гроздь тепличного винограда. В то время, как взгляд ее блуждал по зеленому скверу, где платаны с пятнистой корой пронзали светящееся голубое небо над обшарпанными фасадами домов, один лист, темно-золотой, как трехпенсовая монета, оторвался и, медленно кружась, опустился на тротуар. Днем сквер наполнится ревом мотоциклов и криками детей. Одним летним днем Эллен, сидя, как обычно, на скамейке под платаном, насчитала в поле зрения двадцать пять юнцов. Неопрятные, шумные, громко гогочущие – ООН в миниатюре, – они расположились на засаженном геранью зеленом участке и на отходящей от сквера узкой улочке, полюбившейся кошкам.
Как часто они с Джейкобом мечтали о сказочном домике у моря, вдали от городских выхлопных газов и задымленных депо, с садом, холмом и небольшой бухточкой, которые могла бы исследовать Джил, о неспешной, мирной жизни!
– Только когда продам хоть одну пьесу, дорогая, – серьезно заверил ее Джейкоб. – Тогда я буду уверен в себе, и мы рискнем.
Риск заключался в избавлении от побочных заработков – случайных, с неполной занятостью, на которые Джейкоб шел, особенно не выкладываясь и каждую свободную минуту посвящая творчеству. Рискнуть – и жить исключительно на доход от продажи рассказов, пьес и стихов. Стихи. Эллен улыбнулась, непроизвольно вспомнив тот безрадостный, полный неоплаченных счетов день перед рождением Джил, когда они только-только въехали в новую квартиру.
Когда позвонил почтальон, она, стоя на коленях, упорно покрывала светло-серой краской унылые, истертые за долгие годы доски пола.
– Я открою. – Джейкоб, занимавшийся полками, отложил в сторону пилу.
– Осторожнее на лестнице, дорогой.
С тех пор как Джейкоб стал рассылать рукописи по журналам, почтальон в синем комбинезоне мог в любой день стать для них кем-то вроде доброго гения. Ведь вместо приводящего в уныние толстого манильского конверта и прилагающегося к рукописи равнодушного отказа от редактора могло прийти обнадеживающее письмо или даже…
– Эллен! Эллен! – Размахивая распечатанным авиа-почтовым конвертом, Джейкоб мчался, перепрыгивая через две ступени. – Я сделал это! Разве это не чудо! – И он бросил ей на колени бледно-голубой, с желтой каймой чек с потрясающей суммой долларов, напечатанной черным, и центов – красным. В глянцевом американском еженедельнике, куда она отправила рукопись месяц назад, пришли в восторг от поэмы Джейкоба. Платили они
